Что толкало их на кривую дорожку? Неужели пропаганда? Умные, подающие надежды молодые ребята становились жертвами чужих амбиций. Бросали семьи, уходили в подобные формирования, чтобы бороться «за свободу». Неужели не видели, что своим выбором они причиняли только боль. Родным, друзьями, людям вокруг.

— Я не уйду, капитан, — козья бородка священника смешно дернулась, но сам он не отступил под напором Сайманова. Вышел вперед, закрывая собой семью Калецких, и вздернул подбородок. — Душа Евгении нуждается в покое.

— Покое?! — выплюнул Елизар. — Да эта тварь в пустоте должна вечность бродить без права на прощение! Наших десять ребят положили! Вы их семьям в глаза посмотрите, батюшка, и скажите про покой души малолетней террористки!

Его когти расцарапали корпус планшета, за моей спиной послышался ропот. Кто-то предложил привести лекаря или боевого мага на случай нападения. Мать Жени тихо заплакала, сжавшись в комочек возле мужа. А тот бессильно дышал, глубоко и порывисто, не в силах что-то сказать в свое оправдание.

— Двери дома божьего открыты для любого человека или нелюдям, капитан. Всем нам дарована милость на последнюю молитву и справедливый суд у златых ворот рая, — холодно проговорил священник. — Я понимаю вашу боль, но никто не давал вам или кому-то еще право судить себе подобного. Только Всевышний, создатель наш, и законы страны, в которой живем. Не упомню, чтобы там отказывали семьям погибших преступников в праве на последнее прощание.

Елизар открыл рот, но я перебил его:

— Капитан.

Тихого приказа оказалось достаточно, Сайманов дернулся и втянул когти обратно. Отступив, он склонил голову, выпрямился и пробормотал:

— Простите, ваше превосходительство. Я не знал, что вы прибыли в корпус.

Подойдя ближе, я скользнул равнодушным взглядом по спокойному лицу иерея. Его позолоченный крест блеснул поверх мантии, как бы указывая на достаточно высокое положение в церковной иерархии. Каштановые волосы были зачесаны назад, правда, одна прядь выбилась и постоянно падала на высокий лоб.

— Батюшка, — спокойно поприветствовал я священника.

— Генерал-майор, — вежливо откликнулся тот. — Вы пришли разрешить наш спор.

Он не спрашивал, а утверждал. Потому что прав и прекрасно понимал это. Нравилось мне или нет, но закон обязывал нас выдавать тела родственникам по окончании расследования. Фактически в деле Жени все вопросы, кроме мотивов, закрыты. Держать ее дальше в морге стало бы кощунством.

— Капитан, отдайте мне разрешение на выдачу тела Евгении Калецкой, — я протянул руку, по-прежнему смотря в карие глаза священника.

— Ваше превосходительство…

За спиной опять началась волна бурчаний и негодований, несколько человек встали. Кто-то перешептывался, остальные напряженно следили за развитием ситуации.

— Чего теперь всех преступников отпускать…

— Да че за нафиг, генерал-майор! — зароптали возмущенные ребята

— Молчать! — рявкнул я, и все заткнулись. — Вы сюда, зачем шли?! С мертвыми девчонками биться или граждан империи защищать? Если сложно выполнить простые обязательства, подавайте в отставку. Стране без вас хватает диванных воителей с долгом и честью.

Тишина наступила такая, что сдвинь сейчас кто-то кружку или чихни, получился бы эффект разорвавшейся бомбы. Благодарно кивнув, иерей получил разрешение, увековеченное размашистой подписью. Потом негромко сказал, когда наклонился ближе:

— Благослови вас Всевышний, генерал-майор. Я буду молиться за вас и ваш корпус.

Последним ко мне нерешительно подошла мать Евгении и просто обняла. У меня опять не нашлось подходящих слов, они застряли в горле. Поэтому я аккуратно отодвинулся, похлопав убитую горем женщину по спину, затем пожал руку ее мужу.

— Спасибо, — пробормотал он невнятно.

— Мне жаль, — бросил я в ответ и получил кивок.

Сцена заняла минут пять, а высосала столько душевных сил, что захотелось обратно на койку. В больницу.

Я глядел в спины семьи Калецких и собирался с мыслями. Видел, как одинокая пара жмется друг другу под успокаивающий голос иерея. У них никого не осталось, единственная дочь погибла на поле боя. Несколько семей полицейских и жандармов тоже лишились отцов, сыновей и братьев.

Никакой радости из-за убитых краснозоривцев я не испытал. Спасли многих? Отлично. А вот поводов для гордости здесь ноль. Потому что нынешние террористы — вчерашние гражданские, выбравшие путь разрушения в борьбе за идеалы. И в этом тоже частично виновато правительство.