– И правда, – вспомнил я. Мне об этом уже говорили ещё перед штурмом. Крюк хотел было уже уйти, но я его остановил вопросом. – А где мне найти Петра Иваныча, не подскажете?

Крюк обернулся и сказал:

– В шесть часов в уцелевшей часовне. Через пятнадцать минут служба будет.

Кивнув на прощание, он удалился. Надо же, Пётр Иваныч ещё и службы проводит! Впрочем, это было вполне логично для последователя Культа. Найти часовню оказалось делом отнюдь не простым. Город Сталевар был далеко не маленьким, пришлось походить. Я нашёл её едва ли не на окраине города со стороны, примыкающей к лесопосадке, в которой недавно находился командный пункт. Хоть бы намекнул мне Крюк, подумал я, а то ведь совсем заблудиться можно. Карты-то у меня, в отличие от него, нет.

Служба уже давно закончилась, когда я пришёл. Сама часовня, оказавшаяся скорее церквушкой, была небольшой, в ней как раз свободно уместилось бы человек шестьдесят. Не очень высокое, но довольно длинное здание на фоне остальных домов выглядело относительно целым, разве что несколько окон выбило. Уже стемнело, в церквушке было ещё темнее, чем на улице. Внутри в просторном помещении горели тусклые искусственные свечи, виднелся чернеющий силуэт Петра Иваныча. Я видел, как он разминал свои руки и как он, будто тревожно, обернулся.

– А, это ты, Виталий, – сказал Пётр Иваныч, откашливаясь. Я заметил, как он торопливо натягивает на руки перчатки. – Добрый вечер. Что-то ты припозднился, я уже закончил службу.

– Найти вас долго не мог. Это ваши свечи? – спросил я из интереса, решив начать издалека.

– Нет, я их в подсобке нашёл, – ответил Пётр Иваныч, отряхивая одежду. – Там даже генератор был. Вот и решил создать обстановку.

– Красиво получилось, Пётр Иваныч. Мне нравится.

– Благодарю. Тебе что-нибудь нужно?

– Да. У меня перед глазами словно бы застыли погибшие, их лица. Да и вообще, я будто сам не свой…

– Понял тебя. Типичная картина. У этой проблемы крайне простое решение, – Пётр Иваныч полез в свою сумку. Достал он оттуда самое обычное успокоительное.

– Проще некуда, – сказал я, кисло посмотрев на белую таблеточку, которую нужно было запить. Не знаю, чего я ожидал в современный–то век развитых технологий. Ритуальных танцев? Песнопений? Чай не в племени людоедов «Мумбо-Юмбо» живу.

– Но тревогу всё же не убрать лекарствами, – сказал Пётр Иваныч. – Не будем допускать рецидива. Давай поговорим. Значит, тебя ужаснули увиденные сегодня картины смерти, верно?

– Именно так, – сказал я, отдавая ему бутылку воды. – Оказывается, не столько сама битва ужасает, сколько то, что от неё остаётся. А ещё эти… Ну…

– Казни? – спросил Пётр Иваныч, чуть наклонившись ко мне.

– Да. Мне это показалось совершенно преступным, хотя, вроде бы, это и неизбежно. В конце концов, не мы первые стали их применять…

– Я понимаю твоё смятение. Далеко не каждый способен видеть то, что может видеть бывалый солдат. Но не волнуйся, ты привыкнешь… Ко мне, кстати, приходил отряд Крюка и ещё пара десятков бойцов. Они рассказали мне, что совершили.

– Они раскаялись? – попробовал предположить я.

– Нет, – сухо ответил Пётр Иваныч. – В этом не было нужды. Им нужно было лишь успокоение, поскольку ярость не позволяет нормально мыслить, она заставляет ненавидеть врага, бросаться зря на амбразуру. Битва будоражит нервы, особенно у таких, как бойцы Крюка. Они профессионалы, каких ещё поискать надо, но всё же эмоциональны. Крюку это было особенно важно, он, как-никак, командир отряда. Моя молитва успокоила их разум. Вот увидишь, все они не будут так злы, как сегодня. По крайней мере, какое-то время…

– Постойте. Хотите сказать, что те ужасные казни – это ничего особенного? – спросил я, взглянув прямо в казавшиеся бездонными глаза Петра Иваныча. – Я понимаю расстрел «языка», не всегда есть время и возможность оказать врагу помощь и утащить в тыл в лагерь для военнопленных, но… Неужто абсолютно все наши враги заслужили участь быть замученными?

– Я думал, что ты именно так и считаешь. Ты сам говорил, что их судьба выбрана ими самими. Они знали, на что идут. И должны заплатить за это ужасную цену. В конце концов, ты не понимаешь той глубины вопроса, что понимаю я. Крюк и его солдаты имеют на это полное право.

– Почему же? – спросил я голосом ничего не понимающего юнца.

– Месть, – ответил Пётр Иваныч. В его голосе слышалось стальное хладнокровие. – Месть есть добродетель.

Я покивал головой в знак понимания, но этого мне было недостаточно. Мысль, конечно, нарисовала мне сотню возможных картин изуверских убийств сослуживцев Крюка и других бойцов, что устроили казнь раненых, уже обречённых немцев. В голове закрутился вопрос, задаваемый каждому немцу: «Что, русских поубивать захотелось, падаль?!». Однако в своей мысли я остался непоколебим – пытать людей не ради информации, а ради мести – всё равно преступно. У врат рая не поймут таких.