«…Наш враг припомнил свою историю и решил использовать им же придуманный обыкновенный фашизм в качестве основы своей версии идеологии Упадка…»

Против нас сейчас воевал 29-ый десантный батальон, имеющий репутацию жестоких и бескомпромиссных бойцов, стоящих насмерть. Они не считались с потерями, но при этом сильно замедляли темпы нашего продвижения. Конкретно этот немец оказался командиром отряда, который вместе с ещё двумя отделениями должен был выйти во фланг нашей наступающей группе и нанести неожиданный удар. Это было частью плана по возвращению полного контроля над городом и дальнейшему удару по нашим позициям в лесополосе. Командир оказался не способен держать язык за зубами и, видимо, рассказал всё и, быть может, даже больше, чем знал на самом деле. С другой стороны, трудно промолчать, когда тебя допрашивает жуткий бронированный солдат с голосом, словно вырванным из глотки дьявола.

– Всё ясно, кончай его. Нет у нас времени его в тыл тащить, – сказал Ветер, выслушав перевод. – Военкор, снимаешь?

– Снимаю, – кратко ответил я.

В училище нам говорили избегать шокирующих моментов, но сам процесс допроса всё же представлял ценность. Уходить было уже поздно, пришлось лицезреть устранение «языка». Торгаш не стал доставать пистолет, а выстрелил в упор из снайперской винтовки прямо немцу в голову. Картина сложилась пренеприятная, но смерть эта была быстрой. Я успел заметить, как Торгаш на мгновение прикоснулся к ножу, хотел, видимо, расправиться с командиром более изощрённо, по-свойски, но не стал терять времени. Да и вряд ли немец заслуживал медленную смерть, он рассказал всё быстро и в подробностях. А ещё логика обстоятельств подсказывала, что пора бы уже выдвигаться.

По зданию администрации постоянно стреляли из разных калибров, иногда в окна залетали термобарические боеприпасы, поднимая гигантские облака пыли и раня врагов внутри. Когда мы ворвались в здание, там был сущий ад: что-то горело, дымило, много где лежали умирающие раненые и уже погибшие немцы, постоянно кто-то кричал, взрывались гранаты, короткими очередями трещали автоматы. Зачищали комнату за комнатой, быстро, но не торопясь. Я держался исключительно за спинами бойцов отряда, поскольку это им, а не мне, совсем не грозила случайная граната, упавшая неподалёку, или случайная «сверлящая» пуля, отскочившая от стены. Солдаты неумолимо шли вперёд, превращая любой встреченный отряд немцев в кровавую кашу, не жалея патронов и гранат. От нестерпимого смрада горелой плоти и свежей крови, пробивающегося даже сквозь фильтры шлема, меня замутило. Я даже не заметил, как враг был вытеснен из администрации. Никакая бумага не стерпит того количества ругательств, что прозвучало во время штурма, особенно от Ветра и пулемётчика Домового. Стало поспокойнее.

– Убить выживших фашистов к чёртовой матери! – послышался откуда-то позади голос командира одного из наших отрядов. – Особо ретивым сначала стрелять в живот, чтоб помучились!

Я узнал этот голос абсолютно случайно, это был Крюк, командир отряда «Океан». Этот матёрый вояка самим своим внешним видом говорил, что он абсолютно безжалостен. О его бойцах я мог сказать то же самое – сам стал тому свидетелем. Они бегали по всему зданию и безо всяких угрызений совести пинали тела погибших, чтоб убедиться в том, что они действительно погибли, и раненых, а затем добивали последних. Старались делать это быстро, но если раненый пытался сопротивляться, то его сперва избивали, постоянно задавая вопросы: «Что, русских поубивать захотелось, падаль?!» и «Зачем ты на нашу землю пришёл, гадина иностранная?!». Это было приправлено потоком самых злостных ругательств, какие только мог выдумать солдатский разум. Я не стал долго смотреть на откровенные пытки – это было выше моих сил. Всё же во мне ещё была велика эмпатия к живым существам, какими бы ужасными они ни были. Не было ещё у меня привычки ко всем ужасам, что можно увидеть. Я встал у стены и решил отдышаться. Вокруг бегали солдаты, постоянно что-то кричали, а я пытался осознать себя. В помещении вокруг меня нетронутого места не нашлось – всё было посечено осколками, залито кровью, сломано и изорвано. Всё выглядело как-то чересчур чужеродно, словно я не своими глазами на всё смотрел.

– Военкор, с тобой всё хорошо? – спросил неожиданно появившийся рядом Ветер. – Если ранен, подойди к Кресту, военврачу, он поможет.

– Нет, нет, всё в порядке, – солгал я, пытаясь сфокусироваться на замыленной фигуре Ветра. – Продолжаю работу.

– Да всё уже, администрация наша. Перекур. Что-то ты совсем плох. Вот, выпей воды, полегчает.

Ветер услужливо предоставил мне свою флягу. Не пролив ни одной капли, я сделал четыре крупных глотка. Стало действительно лучше.

– Спасибо большое, – сказал я и оглянулся. – Кошмар какой. У меня на службе такого не было.

– Вот такие они, наши будни. Привыкай, военкор. А пока отдохни. Надеюсь, материал хороший получился.

Ветер ушёл, я остался один. Мельком увидел комбата. Похоже, что эта администрация была настолько важной точкой, что здесь понадобилось его присутствие. Наверное, здесь развернут новый командный пункт. С другой стороны, учитывая смелость нашего командного состава любого ранга, его присутствие вовсе не удивительно.

Меня поразила отстранённость бойцов, они не замечали пожаров, разорванных тел, ужасающих масок смерти на лицах погибших врагов. Я, в свою очередь, не мог не смотреть на них, они притягивали мой взгляд. Комом в горле встала тошнота. Мне не хотелось опозориться извержением на пол не столь давнего завтрака, но вскоре меня начало потихоньку отпускать. Затем стало не по себе от того, что все были заняты делом, а я один-единственный стою и пытаюсь совладать со своим желудком.

Похоже, что план был настолько смелым и неожиданным одновременно, что к концу дня администрация стала тылом, а затем и весь город был освобождён. Погибших было удивительно немного, а вот раненых разной степени тяжести набралось аж пятьдесят два человека. В основном так вышло из-за воздействия вражеской артиллерии и бронетехники, как и положено на современной войне.

К вечеру мне вдруг очень захотелось найти Петра Иваныча. Меня всё ещё штормило, нужно было успокоиться. Он был, пожалуй, единственным, к кому я мог тогда обратиться. Кто, как не батальонный психолог, может мне помочь? Я как раз отпросился у комбата, но даже не догадывался, где психолога искать и к кому по этому вопросу обратиться. Помощь явилась, но от того человека, от которого я вовсе не ждал её получить.

– Чего слоняетесь без дела, товарищ военный корреспондент? – спросил неожиданно оказавшийся позади меня командир Крюк. – Осторожнее будьте, сволочи тут заминировали всё. Не подорвитесь, а то без ног останетесь.

Я был уверен, что он внушал животный страх в сердца врагов. Во мне он пробудил чувство, схожее с почтительностью. Камуфляж на его бронекостюме напоминал рыбью чешую, а на шлеме, который он сейчас держал под мышкой, был нанесён рисунок жуткой глубоководной рыбы. Сам Крюк был лыс, его взгляд был остёр, как нож, а на коже только шрамов не хватало, они бы ему подошли, подчеркнув и без того страшное лицо.