Вновь взглянув на Петра Иваныча, я спросил:

– А у вас бывал солдат с позывным Ветер?

– Да, бывал, – ответил Пётр Иваныч. – И даже сегодня он появился.

– Тоже чем-то тревожится?

– Нет, он просто любитель хвастаться, – взгляд Петра Иваныча стал напряжённым. – И обманывать тоже любитель.

– Разве? – спросил я. – Хвастовство я замечал, но обман…

– Ты просто его не знаешь. Он показал мне не столь давно жетон убитого немецкого офицера. Он мне сказал, что убил его самолично. Но эти глаза, – Пётр Иваныч немного оттянул нижнее веко под левым глазом, – всё видят. Не он его убил. Он отнял его. Отнял чужой трофей. У своего товарища…

Последние слова он сказал с интонацией такой, будто сам был тем, у кого этот злосчастный жетон украли. Я продолжал смотреть на Петра Иваныча, в котором всё сильнее кипело недовольство.

– Это поступок недостойный мужчины. Недостойный русского солдата. Обман не есть добродетель.

– Что-то я всё-таки тогда подозревал, – сказал я полушёпотом. – И Буран тоже.

– Скажу тебе больше, Буран вполне себе знает, что к чему. И он заставит Ветра поплатиться.

Всё же не зря мне тогда показалось, что Буран посмотрел на Ветра с недоверием.

– Да ну, Пётр Иваныч, что за чушь? Убьёт, он его, по-вашему, что ли?

– Буран сам решит. У знакомых мне штурмовиков свои традиции в этом отношении.

Я нахмурился. Батальон, казавшийся мне изначально торжеством боевого братства и товарищества, на секунду превратился в клубок противоречий. Но до меня вдруг дошло, с какой интонацией Пётр Иваныч сказал это всё. Он говорил это так, будто это было само собой разумеющееся.

– А почему бы вам не помирить их? – спросил я. – Что, разве нет способов?

– Я способен помирить семейные пары, разругавшиеся из–за каких-то противоречий, – ответил он, – но я не способен помирить солдат, между которыми вспыхнет страшнейшая вражда, когда обманутый решит отомстить обманщику. Дружеский спор между солдатами – дело мирное, пока не доходит до лжи. Тогда оно превращается в шторм, унять который способен только слом хребта одного из врагов…

– Знаете, что, Пётр Иваныч? – перебил я его вопросом. – Вот слушаю я вас и понимаю, что вы ни хрена не служили. Я вот два года служил на восточной границе, там у нас не было никакой войны, но даже там за ложь мы ничего друг другу такого не делали. Да, ругались, да, ссорились, но чтобы какой-то там «шторм» аж до слома хребта? Я, конечно, понимаю, что на гражданке много всякого происходит. Может, вы вообще в тюрьме работали, кто ж вас знает? Но не проецируйте, пожалуйста, все эти закономерности на армию. У солдат на войне, особенно на такой тяжёлой и жестокой, будьте уверены, нет времени выяснять, кто кому лапшу на уши повесил. Если, конечно, это до чего-то совсем дурного не довело…

Я смотрел на Петра Иваныча с нескрываемым раздражением. Он, в свою очередь, слушал меня терпеливо, иногда даже кивал. Последнее меня в один момент вдруг выбило из колеи. Неужели Пётр Иваныч на это и рассчитывал? Где же тут подвох?

– Я обдумаю твои мысли, – сказал он тихо. – Спасибо за пищу для размышлений. А теперь ступай. Поздно уже. Доброй ночи.

Я ушёл, ни разу не оглянувшись и чувствуя себя не в своей тарелке. Как бы я ни был убеждён в своей правоте, всё равно факт того, что я накричал на собеседника, заставлял чувствовать угрызения совести. Хотелось вернуться и извиниться, да гордость не позволила.

Сквозь звук собственных шагов, звонким эхом повторяющихся в просторном помещении, я услышал тихое шуршание, с каким обычно снимают с руки перчатку. Но я не обернулся, пусть и хотелось. Всё равно ничего не увидел бы.

Мы находились на самом передке, у окраины леса, следили за передвижениями противника и готовились устроить им «сюрприз» (так солдаты иногда называли засады). Я находился чуть позади и мог переговариваться с товарищами по радио.

– Красивые тут ночи, да, военкор? – тихо спросил меня Буран, смотревший в наблюдательный прибор в своём шлеме, спрятавшись под импровизированным укрытием из веток и листьев. Маскировочные сети у нас, конечно, были, но тут решили обойтись без них.

– Да, с самого начала это заметил, – ответил я, взглянув сквозь кроны деревьев на красивые звёзды. – Комары только дурацкие мешают. Находят ведь, куда залезть, гады, и кусают в самых неожиданных местах.

– Прямо как я, – подал голос боец с позывным Комар, пехотный снайпер с увесистой тяжёлой винтовкой, которой можно было, наверное, сбивать даже вертолёты. Из его динамика раздался тихий, но глубокий смех. – Враги что-то совсем распоясались, диверсионные группы часто к нам ездить стали.

– Поэтому мы здесь. Чтобы наблюдать и перехватывать, – сказал боец-гранатомётчик с позывным Миша. – С другой стороны, а что им ещё делать? У них только фабрика под контролем осталась, из Сталевара они нас уже вряд ли выбьют. Вот и пытаются хоть немного нам навредить.

– Хочу взглянуть на их попытки. Ничего у них не выйдет, я им «Хлыстом», – Комар осторожно хлопнул по своей винтовке, – машину сломаю, а вы дело довершите. Вот так и будем работать.

– Не промахнись, Зоркий Глаз. Без нас тоже должен справиться, – сказал Буран и обернулся ко мне. – Кстати, военкор, тебя ведь Виталий зовут?