— Да, конечно. Туда же зовут только лучших.

— Вы давно состоите в нем?

— Двадцать лет.

— Ничего себе! Полагаю, вы сделали отличную карьеру.

Губы Матильды дрогнули, а лицо исказилось. Она торопливо отпила чай и зажевала печеньем.

— Д-д-да, конечно.

— Полли, что ты там делаешь? А ну быстро иди сюда! — неожиданно сердито приказала Эва.

Матильда подскочила и сделала шаг к ней. Заговорила виноватым, оправдывающимся тоном:

— Я ничего не делала, просто пила чай!

— А? Вы-то тут причем? Полли, фу! Что ты там ешь? — Эва подхватила своего фамильяра и попыталась разжать ей зубы. Та поспешно проглотила найденное.

— Это просто остаток кошачьей вкусняшки, его Душечка не доела, а Полли заинтересовалась им, — объяснила Лили.

— А, ясно.

Беата приподняла брови.

— Так вас зовут Полли, а не Матильда? Зачем же вы мне солгали?

Та вернулась в кресло.

— Мое имя — Матильда Поллок. Но в ковене Тринадцати меня иначе, чем Полли, никто не зовет.

— Так это ласковое прозвище?

Матильда покачала головой.

— Не ласковое. Презрительное. Когда я только попала туда, ко мне обращались уважительно: госпожа Поллок. Так меня звали и в ковене ведьм в Туре. Потом начали панибратски звать Матильдой, даже те ведьмы, что годились мне в дочери. Я поправляла их, но они лишь смеялись надо мной. А теперь я — Полли принеси-подай. На меня валят всю грязную и скучную работу. Вот и сюда никто не хотел ехать, хотя Мавис велела навести здесь шороху. Но она не назначила исполнительницу, и остальные надавили на меня, отправив сюда. Я же совсем ничего не сделала на празднике Калунны: боялась вылезти из-под невидимости, а пес вашей ученицы постоянно рычал на меня. Вот и поехала глупая Полли в лапы к врагу. Остальные же не дуры, чтобы так рисковать, — тускло закончила она.

Похоже зелье правды уже начало действовать. Матильда Поллок становилась словоохотливой.

— Это ужасно, — посочувствовала Беата, — у этих девиц нет ни манер, ни воспитания. Могли бы проявить немного уважения к ведьме, намного более опытной, чем они сами.

— Вы… правда так думаете?

— Разумеется. К слову, ковен в Туре мне немного знаком. Это собрание очень умных и уважаемых ведьм. Моя подруга училась в нем. Вы должны ее знать: ее зовут Голди Кинкейд. Она родилась в этой деревне, и мы с ней дружим. То есть, дружили, конечно же.

— Почему в прошедшем времени? — фыркнула Валери. — Поссорились, что ли?

Матильда вздрогнула.

— Потому что Голди погибла двадцать с лишним лет назад, юная леди. Она была самой выдающейся моей ученицей. Гением. Неудивительно, что у нее такие подруги. Ох, Голди! Золотой человек. Наверное, все случившееся — мое наказание, за то, что я ей сделала.

— А что вы сделали? Голди всегда отзывалась о вас с большим уважением. Вы ведь помогли ей раскрыть ее таланты.

Матильда вдруг заплакала.

— Помогла! Но как же я ей завидовала! Вы не представляете, каково это: быть посредственностью рядом с юными талантами! По молодости многие бездумно призывают белых фамильяров, полагая, что будут вечно варить зелья или находить потерянные предметы! И я так думала! Я никогда ничего не создавала и не придумывала сама, только повторяла за другими! В Туре я воспитывала и обучала юных ведьмочек стандартным заклинаниям, травам, зельям, призыву фамильяров и общему образованию: математике, языку, литературе, географии, жизни в обществе. Всему понемножку, чтобы не были совсем уж безграмотными. Я всегда знала много, но ничего уникального в моих знаниях не было. Однако там меня любили и уважали. Называли госпожа Поллок. И зачем только я покинула мой ковен?

— И зачем же?

Матильда рвано вздохнула, и слова из ее уст полились неудержимым потоком:

— Затем, что не могла больше выносить собственной посредственности. Мне исполнилось сорок, у меня были деньги и уважение других ведьм, но… по сути, мы все были лишь преподавательницами. В тридцать лет мне этого хватало. Но к сорока годам я так устала быть никем! Особенно на фоне редких звездочек с врожденными талантами, которых мне довелось обучать. Я всегда замечала и помогала им огранить их способности. Поверьте, я не выделяла их и находила подход даже к самым слабым и ленивым ученицам. Но Голди… я лишь слегка подтолкнула ее, а она помчалась со скоростью ветра. Мне нравилась ее любознательность: она глубже всех зарывалась в теорию, пробовала разные подходы, даже если первый успешно работал, и постоянно советовалась со мной. Я любила ее. А потом… в пятнадцать лет она улучшила все стандартные чары, которым я обучала моих учениц на протяжении многих лет. И подарила мне свой учебник, благодаря за поддержку, — Матильда рвано вздохнула, — а я разрывалась между гордостью за ее успех и ощущением полной никчемности. Мне даже в голову не приходило попытаться что-то делать с материалами, которые я столько лет преподавала. А Голди считала, что невозможного не существует. Она как-то призналась, что хочет научиться разделять колдовской дар на две половины, чтобы ведьмы могли делиться им с близкими не ведьмами: сестрами, подругами, матерями. Я убеждала ее, что это безумие: ни одна ведьма не согласиться ослабить себя, чтобы женщина, лишенная дара, смогла колдовать. А она твердо сказала, что сделает это. Потому что так будет справедливо. И только так можно будет исправить чью-то ужасную ошибку. Ведьмой можно будет стать, а не только родиться, и Голди поклялась изобрести способ для этого.

Лицо Валери вытянулось. Она сцепила пальцы в замок и завесилась черными волосами. Беата знала, о чем они обе сейчас думают: Голди, укравшая дар Валери под манипуляциями хисширского демона, пыталась исправить дурные последствия своего воровства. Она, от рождения бездарная, не готова была лишиться колдовства полностью, но собиралась ослабить себя, чтобы Валери вновь стала ведьмой.

— Голди всегда была такой, — тихо сказала Беата, — хитрой, умной, местами беспринципной, но способной на удивительные поступки. И очень талантливой.