На пути к Владивостоку лежала имперская Амурская область – территория над выступом, образованным Аргунью и Амуром, которые служили естественной границей двух государств. Выступ этот был в форме полукруга, и уже через сорок лет после Айгунского договора, заключенного с китайцами Муравьевым, прозванным Амурским за свою тигриную сущность, России пришлось снова торговаться с Китаем насчет прямой железнодорожной ветки в важнейший военный порт Дальнего Востока. Сейчас Аргунь, Шилка и Амур были чуть ли не единственной дорогой, по которой можно было туда добраться – не прямо до пункта назначения, а куда-то в те края. Но я рассчитывал на лучшее, а Ефим, видимо, на меня.

Кроме всего прочего, именно на Дальнем Востоке я хотел легализовать реквизированное у Ляо Фыня золото, поскольку шесть с половиной килограмм – это очень много. По моим прикидкам, даже сделав солидную скидку оптовому покупателю, я мог получить тысяч десять рублей, которых хватило бы не только на то, чтобы добраться до Гонконга, но и на то, чтобы несколько раз обогнуть земной шар. К тому же я мог частично повторить маршрут Филлеаса Фогга и Паспарту и оказаться в Европе – если я правильно помнил, свой роман Жюль Верн уже опубликовал, так что какое-то сообщение между этой и той частями света имелось. Правда, герои книги потратили на путь из Гонконга в Лондон большую часть отведенных им восьмидесяти дней, но мне некуда было торопиться. Возможно, придется останавливаться где-нибудь в Калифорнии, чтобы быть подальше от царских дипломатов. Если уж депешу о нашем с Ефимом розыске смогли отправить на восток, то на запад она тоже ушла – точнее не бывает. Все беглые с Сибири стремились именно в ту сторону, это мы оказались неправильными.

Я был уверен, что офицер был не по нашу душу – его послали в нужном направлении, а заодно обязали по дороге показывать всем встречным и поперечным портреты, сработанные каким-то талантливым ссыльным в Иркутске, чтоб его свинья загрызла. Задержка же была вызвана лишь неопределенностью нашего маршрута – из Верхоленска мы могли двинуться в любую сторону, могли сделать широкий круг по относительно обжитым территориям, с заездом в Красноярск и даже Томск, ни разу не познакомившись со здешними тюрьмами. И, видимо, только доктор Бреднев указал точное направление поиска. Впрочем, к Антону Герасимовичу я никаких претензий не имел – он не выдал нас, пока мы были в городе, а помог оказаться подальше от тех мест. Больше меня раздражал срыв Ефимки, но и это происшествие вроде бы сыграло нам на руку – без него мы были бы без золота, но с кучей наличных, которые у нас отобрали бы при аресте.

Сейчас мы с Ефимом возвратились почти в исходную точку, пусть она и отстояла на тысячу вёрст от первоначальной. Наверное, самым разумным было бы просто сдаться властям, но я сомневался, что в отношении нас будет проведено серьезное расследование. Скорее всего, всё будет выглядеть так – ближайший полицейский заслушает наши покаянные речи и разрыдается, а потом прикажет заковать в кандалы и отправить под казачьим конвоем в Акатуйскую каторжную тюрьму, благо, она была не так далеко от Аргуни, пусть и гораздо выше по течению. Про эту тюрьму я знал хорошо – именно в ней ослепла Фанни Каплан, из-за чего не смогла толком попасть в Ильича. Впрочем, это дело далекого будущего.

Ну а пока весть о двух безродных беглецах распространяется по Амурской области со скоростью бешеного буксира «Граф Путятин», два объявленных в розыск лица моим волевым решением должны были искать спасение в междуречье Аргуни и Шилки, в одной из деревенек местных инородцев.

***

До Амура мы не дотянули верст, пожалуй, сто – плевое расстояние по сравнению с тем, что мы уже одолели после выезда из Иркутска. Дорога за станицей, название которой я так и не удосужился узнать, имелась; нас, кажется, никто не заметил, кроме нескольких собак, лениво полаявших нам вслед. За последними домами потянулись длинные клинья убранных и свежевспаханных полей – землю тут без внимания не оставляли, тем более что добывалась она в тяжелой войне с окружающей тайгой. Но, кажется, положенные по закону о казачьих поселениях тридцать десятин никто пока не выбирал, так что вскоре мы оказались под сенью вековых сосен и в окружении чахлых березок.

– Семен Семеныч, а Семен Семеныч, – позвал меня Ефим.

– Что такое?

– Да боязно мне что-то, слышал я, что тут зверья дикого тьма, а мы одни... Даже лошаденки захудалой нет, чтобы ведмедя почуять.

Я мысленно представил, как мы возвращаемся в станицу и добавляем конокрадство к списку своих преступлений, и мне стало немного страшно за наше будущее. Если в голове появляются такие мысли, вскоре они начнут казаться единственным выходом – так было, так будет. Я не знал, что делают местные с теми, кто крадет у них скот, но подозревал самое худшее – возможно, действительность могла оказаться страшнее самых страшных угроз китайца Ляо Фыня.

– Сейчас день, Фима, нечего всякого бояться, – как можно тверже сказал я. – Если встретимся, попробуем разойтись краями. Ну а если не получится... револьвер у меня заряжен, запас патронов есть, и ты будь наготове со своим карамультуком.

– Чем-чем, Семён...

– Ружьем, Фима, ружьем. Всё, идем молча, – попросил-приказал я. – Будем у нас вместо лошадей.

Я понимал бесполезность этого – ни я, ни Ефим не были специалистами по передвижению в тайге, и нас, наверное, было слышно вёрст за десять. Ночью это будет проблемой, но я надеялся ещё засветло наткнуться на поселение инородцев – здесь всё междуречье было меньше ста километров, так что шансы у моей задумки были велики.

В моём будущем народ, который обитал на левых берегах Аргуни и Амура, скопом прозывался эвенками. Русские первопроходцы нарекли их тунгусами, но, как и всегда, это был простой путь – вроде как называть всех индейцев Америки ирокезами, игнорируя мохоки или онайду. В Китае будущего вроде бы этих тунгусов нарекли ороченами, манеграми и солонами, но у китайцев всегда был особенный путь. Сами себя эти люди, кажется, называли по родам, не считали одним народом, да и жили эти роды отдельно – в деревеньках, которые бюрократия Российской империи окрестила степными думами. Правда, это были не привычные мне или Ефиму селения с улицами и крепкими рублеными домами, а постоянные стойбища, назначенные имперскими чиновниками для удобства взимания налогов и сборов. Зимовать в этой думе нам никто не позволит, там и места для посторонних не предусмотрено, но я на это и не рассчитывал. Мне хотелось поездить по окрестностям в составе какой-нибудь семьи, которая согласиться взять нас на работу за ночлег и еду. В крайнем случае я был готов отсыпать им понюшку золотой пыли – но надеялся, что обойдется без этого. Пришибить богатого чужака в любые времена считалось богоугодным делом.