Как будто я ему нравилась, и это было нормально.

Но он не оттолкнул мои руки, когда они были там. Практически полностью прижатая к нему, я не прям плакала-плакала, но слёзы попадали на его рубашку.

— Это самое лучшее, что кто-либо когда-либо делал для меня, — прошептала я ему в грудь, фыркнув.

То, что должно было быть его рукой, приземлилось прямо в центр моей спины.

— Прости, — почти прошептала я, прежде чем попытаться взять себя в руки и попытаться сделать шаг назад, но не смогла. Потому что рука, прикрывающая лямку лифчика, не позволила мне. — Я не хочу хандрить или плакать возле тебя. Я не хочу доставлять тебе неудобства.

Другая рука опустилась мне на спину, прямо над полосой джинсов.

И я перестала пытаться отойти.

— Ты не заставляешь меня чувствовать себя некомфортно. Я не возражаю, — сказал он таким нежным голосом, каким я его никогда не слышала.

Он обнимал меня в ответ.

Он обнимал меня в ответ.

И, черт возьми, я этого хотела. Так что я сильнее обняла этого мужчину, мои руки опустились на его талию. Он был теплым, и его тело было твердым.

И Боже мой, он пах как хороший стиральный порошок.

Я могла бы обернуть его вокруг себя и жить так вечно. Будьте прокляты, “Cologne” (прим. название одеколона). Не было ничего лучше хорошего моющего средства.

Особенно, когда он был на теле, как у Роудса. Большое и твёрдое. Полностью комфортное.

Мужчина, который, как я думала ещё недавно, не мог меня выносить.

А теперь… ну, теперь я сомневалась во всем.

Зачем ему это делать? Из-за аппендицита Амоса? Потому что я спасла его, когда приехал его отец? Или, возможно, из-за нашего приключения на UTV?

— Ты в порядке? — спросил он, когда его рука замерла на середине моего позвоночника, прежде чем снова погладить его.

Он хлопал меня по спине, как будто я подавилась и он пытался меня спасти.

Нежность захлестнула мою кровь. Роудс пытался утешить меня, и я не думала, что когда-либо была так сбита с толку, даже когда Каден сказал мне, что любит меня, но мы не можем позволить, чтобы кто-нибудь узнал об этом.

— Да, — сказала я. — Ты такой милый. Я действительно думала, что не нравлюсь тебе больше всех.

Роудс отстранился ровно настолько, чтобы он смог опустить подбородок. Его брови были сведены вместе, а глаза перебегали с одного моего на другой, и он, должно быть, понял, что я говорю серьезно, потому что черты его лица постепенно смягчились. Его серьезное лицо сменилось, как и его военно-морской голос.

— Раньше это не имело к тебе никакого отношения, понятно? Ты мне кое-кого напомнила, и я подумал, что ты похожа на нее. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы понять, что это не так. Я сожалею, что сделал это.

— О, — сказала я ему, еще раз вздохнув, а затем кивнув. — Я понимаю.

Он продолжал смотреть мне прямо в глаза, прежде чем слегка опустить подбородок.

— Ты хочешь вернуться?

— Нет! Я сожалею, что я была так эмоциональна. Большое спасибо. Это очень много значит для меня. Будто целый мир.

Он кивнул, его руки быстро скользнули по моему позвоночнику, прежде чем он сделал шаг в сторону. Затем он, казалось, дважды подумал об этом, потому что он вернулся обратно и вытер мое лицо рукавом свитера, который я не заметила, как он надел в какой-то момент.

И прежде чем я успела передумать, я снова нырнула вперед и крепко обняла его, так крепко, что он на секунду охнул, прежде чем я так же быстро отпустила его, всхлипнула и одарила его широкой неуверенной улыбкой. Подняв тарелки с пиццей с пола, где я их поставила, я протянула одну ему.

— Ну, давай поедим, если ты голоден, — чуть не прохрипела я.

Он слишком внимательно смотрел на меня, морщины на его лбу были видны.

— Ты все еще плачешь.

— Я знаю, и это твоя вина, — сказала я, прочищая горло и пытаясь совладать с собой. — Это действительно лучшая вещь, которую кто-либо делал для меня. Спасибо, Роудс.

Его глаза метнулись к ночному небу, когда он сказал хриплым голосом:

— Пожалуйста.

Каждый из нас тихонько присел, снял обертку и принялся есть свою пиццу, свет фонаря освещал нас обоих достаточно, чтобы мы могли довольно ясно видеть друг друга.

Мы доели пиццу в тишине, и он потянулся, чтобы взять у меня тарелку, поставил ее и сказал:

— Я нашел пачку чипсов Ahoy и немного зефира, не помню, чтобы покупал их, но они не просрочены.

Моя нижняя губа задрожала, и в этот момент я ненавидела то, что думала о Кадене, и ещё больше я ненавидела, что ненавидела его за то, что он не понимал меня даже на долю того, как я думала, он меня понимает.