— Теперь твоя очередь. Скажи, ты знаешь, почему Лиззи так недружелюбна и неискренна со мной, она как будто боится меня? И эти подслушанные сплетни о невесте графа на кухне… Ты ей что-то обо мне наговорил? — Ана приготовилась слушать.

— Я! О вас! Да я бы никогда! — Джеймс быстро заморгал и нервно провел пятерней по волосам, — Ну вообще вы странная женщина, да…

Ана закатила глаза и скрестила руки на груди, несмотря на то что внутри она была согласна с ним.

— Ближе к делу, пожалуйста. Я не хочу тут до рассвета сидеть. — Ана все больше вживалась в роль госпожи, которой все слуги ее величали.

И Джеймс послушно заговорил.

— Может вы уже слышали, но Лиззи бросили родители. Нет, правильнее сказать, продали. Она каждый раз плачет, стоит мне спросить ее о детстве, поэтому, что именно случилось, я не знаю. Когда пришел работать сюда год назад, тогда и познакомился с ней. Она всегда была жизнерадостной, веселой и очень милой, — Джеймс улыбнулся, — ну вы и сами понимаете. Но Хельга рассказывала, что когда Лиззи только взяли, она боялась всех, пряталась, убегала, лишь бы с ней кто не заговорил, да и плоха она была, бледная как поганка и тоненькая как спичка. Ну, так Хельга говорила… Только она к Лиззи подход нашла и взяла к себе на кухню работать. Так вот, в поместье ее прислала леди Вероника. Вроде как леди купила Лиззи, отмыла и попросила графа взять ее. Лиззи говорит, что жизнью обязана леди, и души в ней не чает. Ну, а вы госпожа… как бы сказать… о невесте графа и так все время сплетничают. Характер у нее скверный, замуж не берет никто, даже граф сколько обещает…

Ана кивнула, показывая, что ей достаточно. Ее плечи поникли, в мышцах появилась слабость. Новость, что Лиззи тоже была жертвой работорговцев, больно задела душевные раны. А что касалось причины, почему та недолюбливала Ану — все оказалось предельно просто. Горничная считала Ану новой возлюбленной графа, тогда как Вероника была ее спасительницей и покровительницей. Ана не стала больше ничего у Джеймса спрашивать — было ограничение, сколько она могла вынести за день. За окном давно уже глубокая ночь.

Как только Джеймс покинул ее комнату, Ана откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Она понимала, что ей лучше лечь и постараться выспаться, но сил больше не осталось. Ана была расстроена и подавлена осознанием, что Лиззи никогда не будет к ней хорошо относиться, они не смогут стать подругами. От мысли, что ее надежда на поддержку и искренность разбилась о реальность, в уголках глаз защипало. Ана не сможет опровергнуть тот факт, что они с Вероникой стали врагами. Может не в глазах Кеннета, но в глазах остального дома и, главное, в ее собственных. Можно ли как-нибудь оправдаться? Или просто оставить жалкие попытки? Мысли тщетно метались в поисках успокоения.

В свете последних событий с Джеймсом у нее назревал план, но удастся ли он? Сможет ли она сама понять, кто собирает информацию о Кеннете? И что сделает Кеннет, когда узнает обо всем? К разочарованию добавилась тянущая усталость и тревога. Ана на секунду представила, как она исчезла, растворилась в темноте. И Лиззи этому обрадуется, и Вероника. Хельга только покачает головой, да вздохнет. А кто вспомнит ее, какими словами? Ана с усилием зажмурилась, сбрасывая наваждение, потом сползла немного ниже, положила голову на мягкий подлокотник и свернулась клубочком. Свеча догорела, оставив после себя тонкую струйку дыма, да едва слышный аромат гари.

***

Ана поднялась с первыми лучами солнца, пробивающимися через утренний туман и тонкий тюль. Небольшой остаток ночи, свободный от происшествий, ей так и не удалось посвятить сну, хоть и невероятно хотелось. Говорят, после сна многие тревоги исчезают, а проблемы кажутся меньше. Ана кое-как поправила сбившееся платье, затянула корсет и попыталась руками разгладить измятую юбку. Сев перед зеркалом, она посмотрела на себя — умывание холодной водой никак не освежило лицо. Серая кожа, серые глаза и серые мешки под ними. Ана ущипнула себя за щеки, надеясь придать им хоть немного цвета, а потом размяла затекшую шею. Сделав все что можно для того, чтобы скрыть следы бессонной ночи, она натянула рукава пониже, пряча даже от самой себя синеющие отпечатки рук Джеймса. Запястья уже не болели, но все же ее кожа оказалась слишком тонкой, чтобы без последствий оставить такие посягательства.

Завтрак принесла горничная, чье лицо было ей незнакомо, теперь дворецкий вел ее в кабинет Кеннета. Впервые граф не пришел за ней сам. Она была не готова, так и не придумала, что сказать, как объясниться. Ах, как ей хотелось просто признаться, что она поцеловала его, только чтобы заставить замолчать. Но это только все усложнит. Ане нужно было сначала понять, действительно ли Джеймсу и Лиззи что-то грозит, и посмотреть, как ее наживка сработает.

Дверь кабинета была немного приоткрыта, дворецкий пропустил Ану вперед, показывая, что сам дальше не пойдет. Ана почувствовала, как к щекам прилил жар, и осторожно вошла.

Кеннет боком стоял у окна и даже не посмотрел в ее сторону. Подойдя ближе, Ана увидела в его руках чашку. По терпкому, землистому запаху с намеком на сладость, Ана догадалось, что в ней кофе. Ей захотелось спросить, какой сорт он предпочитает и с чем: с молоком, а может с лимоном… И пусть Кеннет рассуждает о кофе так долго, пока не забудет эту ночь.

Она стояла, не решаясь проронить ни слова, и ждала. Граф, казалось, намеренно игнорировал ее, неспешно делая глоток за глотком. Наконец, он обернулся и поставил чашку на стопку каких-то бумаг — стол, как и в прошлый раз, было не разглядеть из-за покрывающего его обилия документов.