Он чувствует, как последние лоскуты кожи и мышц отделяются от остального тела.

Сгустки крови шлепают на пол в последний раз… Рука отваливается.

Это конец. Вот он.

Пострадавший бессиленно поворачивает голову в сторону, позволяя горю катиться на седое полотно, распластавшееся под ней. Он безрезультатно пытается пошевелить отрезанной рукой… Однако её просто нет. Больше нет.

Это так страшно, это так больно, это так противно. Такое ощущение, будто он просто забыл, как ей шевелить. Но это неправда. Он пытается, он просто хочет верить, что это неправда. И…

Обрубок пару раз дергается в судорогах.

Изотл, он шевелится…

После увиденной картины флагеллянт как будто частично возвращается в реальность. Помимо выжигающей всё нутро боли он чувствует, как давление от тела Аммия внезапно пропадает.

Но ему уже так наплевать.

Глаза слипаются, и хочется погрузиться ещё глубже в этот нескончаемый сон… глубже, пока разум совсем не затеряется в нём, пока остатки сознания не будут поглощены прожорливым мраком, пока не забудутся все пережитые травмы и унижения, которые он так тщательно скрывает всю свою жизнь, строя бесконечные крепости нахальства вокруг себя.

Сознание покидает его снова. В глубине души он надеется, так сильно надеется, что этот раз будет последним. Что глаза больше не узрят ужасов человеческого, бренного мира.

— Вот это его потрепало, конечно, — усмехается Мерек, поднимая и покручивая в руках, собственно, руку и оценивая свою работу. Думается, что для первого раза он справился довольно неплохо.

Но, раз с ним покончено, теперь придётся браться за Прислужника… А этого так не хочется делать. Трепать бессознательное существо, что толком и не понимает, что происходит вокруг, немного сложнее.

— Болмет, подойди-ка сюда, — мурлычет Мерек, дабы не напугать Прислужника ещё сильнее. Ему кажется, что приглушённые крики флагеллянта как минимум заставили нелюдя затревожиться, а как максимум… Мерек знать не знал, насколько глубокие чувства он еще способен испытывать.

Чудак хлопает по колену рукой, подзывая Прислужника к себе так мягко и безобидно, словно и не было всего этого кошмара.

Прислужник, до этого сидящий в уголке тише воды и ниже травы, так же бесшумно ступает к господину, хотя босые стопы издают едва слышимое шлепанье по камню (Прислужник почти не поднимает израненных ног при ходьбе). Однако не кажется, что оставшиеся крупицы его рассудка имеют что-то против подобного обращения с собою.

Прислужник действительно выглядит встревоженным. Мерек проводит ладонью по подпалённым прядкам на его макушке, позволяет Болмету прижаться к себе, и от трупного холода мертвого тела по спине мужчины бегут мурашки.

— Мне нужно будет сделать кое-что очень неприятное. Не обижайся, пожалуйста, обязательно накормлю тебя чем-нибудь сладким, когда это закончится. Мы с тобой договорились? — спрашивает наёмник тихим голосом, на что Прислужник издаёт невнятное мычание, которое звучит достаточно утвердительно, чтобы так его воспринять.

Как же он церемонится с этим созданием… А живого человека резать ему было никак не жалко. Удивительно.

— Может, лучше я? — уточняет Аммия, наконец забирая отпиленную руку у него и нервно оглядываясь на бессознательного, но, вроде как, до сих пор живого флагеллянта (если бы он умер, то и действие его ауры наверняка бы уже закончилось). Даже в таком беспомощном и жалком состоянии он умудряется вселять тревогу где-то на подкорках сознания девушки. — Тебя же совесть потом выест и не пожалеет.

Мерек задумчиво кивает, продолжая смотреть на Прислужника, к которому уж слишком сильно привязался. Рука, всё ещё сочащаяся свежей кровью, опускается в выемке слева от уже заполненной.

— Давай сюда пилу, горе-отец, — фыркает добродушно, хлопая того по плечу и отстраняя от него Болмета.

Она опускается на пол, подзывая нелюдя к себе, и усаживает его поудобнее для процесса; даже если Болмет и понимает, что с ним собираются делать, противиться этому он пока не планирует. На лице его мертвецкая безмятежность, а протянутая левая рука уже ложится на колени девушки.

— …боль…но? — будто выталкивает из раненого горла звуки нелюдь. Аммия кивает, а глубоко внутри совесть начинает выедать и ее.

Она тяжело вздыхает, глядя на то, как сводит брови Прислужник, и гладит его по голове. Такое заторможенное и несоображающее, хоть и погибшее существо не заслуживает подобного. Это как пытать младенца… Однако делать нечего, не себе же руки рубить, в самом деле.

— Но всё обязательно пройдёт, — обещает она, подставляя пилу к внутренней стороне локтя. — Надеюсь, что ты готов.