— На этот раз все иначе, сэр. Я в этом уверен.

Отец наконец посмотрел на него. Взгляд его был стеклянным. Чуть погодя лорд Мерридит поднялся из-за стола, натянул перчатку.

— Подойди ближе, — пробормотал он. — К свету.

Дрожа всем телом, Мерридит приблизился к отцу.

— Что с твоими плечами, Дэвид?

— Что… что вы имеете в виду, сэр?

Лорд Кингскорт моргнул медленно, точно сонная корова.

— Сделай божескую милость, стой прямо, когда со мной разговариваешь.

Дэвид исполнил приказ. Отец впился в него взглядом. Ветер стучал в окна, выл в каминной трубе. На крыше маслобойни хлопали плиты сланца.

— Ты боишься, Дэвид? Отвечай как на духу.

— Немного, сэр.

Прошло немало времени, прежде чем лорд Кингскорт кивнул.

— Не стыдись. Я знаю, что такое страх. — Он медленно и тяжело проковылял к буфету красного дерева, нащупал графин, неловко открыл его. Осторожно налил себе бокал бренди, хотя рука его так тряслась, что он едва не разлил. Не оборачиваясь, спросил: — Выпьешь со мной?

— Нет, сэр, благодарю.

Рука с графином зависла над вторым бокалом, точно принимая решение, которое повлечет за собой далеко идущие последствия.

— Неужели, чтобы выпить с собственным сыном, мне нужно ехать за этакой честью в Дублин?

Дедовы часы щелкнули, зажужжали. Они ошибались на много часов. Где-то в библиотеке тикали часики, словно мелочно возражали своим величественным предшественникам.

— П-простите, сэр. Да, конечно, выпью с удовольствием. Спасибо. Немного вина.

— Вино не напиток, — возразил лорд Кингскорт, — оно годится лишь на то, чтобы французы и всякие спесивые фаты полоскали свои почки.

Он до краев наполнил бренди второй бокал, поставил его на столик у рояля. Мерридит подошел к столику, взял бокал. Тот холодил руку.

— Твое здоровье, Дэвид. — Лорд Кингскорт одним глотком осушил полбокала.

— И ваше, сэр.

— Я гляжу, ты не пьешь. Значит, пожелание твое неискренне.

Мерридит отпил глоточек. Съеденное подступило к горлу.

— Еще, — велел отец. — Я хочу выздороветь.

Дэвид отпил глоток, и от отвращения на глазах его выступили слезы.

— До дна, — настаивал лорд Кингскорт. — Ты же знаешь, я очень болен.

Он допил бокал. Отец налил ему еще.

— Можешь сесть, Дэвид. Если угодно, вон туда.

Мерридит подошел к мягкой кушетке, сел, отец его, отдуваясь от натуги, неловко опустился в темное кожаное кресло. Он был без чулок, в непарных домашних туфлях. Волдыри покрывали костистые щиколотки, на сизо-багровых рубцах виднелись следы ногтей.

Лорд Кингскорт молчал. Мерридит гадал, что будет дальше. Вдалеке нелепо заревел осел. Наконец отец продолжил, тщательно выговаривая и подчеркивая каждое слово (после удара он все время разговаривал в такой манере, чтобы скрыть нетвердую речь, точно пьяный, притворяющийся трезвым).

— В твоем возрасте я иногда боялся твоего деда. Мы с ним не были так близки, как близки мы с тобой. Порой он бывал сущим тираном. В духе былых времен. По крайней мере, так мне казалось. И лишь недавно я осознал, что он желал мне добра. То, что я принимал за строгость, на деле было нежностью и добротой. — Он сглотнул — с трудом, словно пропихивал в горло хрящ. — В юности отцы кажутся нам тиранами. Вполне естественное чувство для молодого человека.

Меридиту было неловко: он не знал, что ему ответить.

— И на войне мне часто бывало страшно. — Отец поджал бледные губы и печально кивнул. — Да. Ты, кажется, удивлен, но это так. Во время битвы за Балтимор [52] я думал, что умру, Дэвид. В один момент мы оказались отрезаны. И мне стало страшно.

— Страшно умереть, сэр?

Отец рассеянно смотрел в свой бокал, точно в его испарениях ему рисовались странные картины. В комнате было холодно, но борода его, казалось, потускнела от пота.

— Да. Пожалуй, что так. Пожалуй, я боялся боли. Если молодой человек видел, как умирают другие молодые люди, когда он по долгу службы посылал их на верную смерть, он знает, что смерть вовсе не величественна, а отвратительна. — Он вздрогнул, машинально отряхнул рукав. — Мы разглагольствуем о гибели за отчизну. Но это ложь, ничего боле, Дэвид. Варварство и ложь.

— Сэр?

— Я пришел к мысли, что эти благоглупости нужны, чтобы мы не боялись. Они убивают страх, который мог бы сплотить нас. Религии. Философии. Даже государства: они тоже ложь. Я так думаю.