Валерия взяла меня за руку, и мы в молчании пошли назад к дому.

Теперь я должен написать о Югурте, черном нумидийском царе, воине пустыни, некогда римском союзнике, ставшем потом самым хитрым и опасным врагом Рима.

Когда мне было четыре года, Югурта служил со Сципионом в Испании военачальником местных всадников. Хотя ему едва исполнилось двадцать, он тогда своей храбростью и тактическими навыками заслужил славную репутацию, что поставило его над большинством его римских коллег. Во время нашей встречи ему было пятьдесят, но он все еще сохранил сильную и мускулистую фигуру юноши: часами охотился в пустыне на львов, сбросив половину своего возраста. Контраст между этим худым сильным правителем и теми дряблыми хапугами-торговцами, которых мы, как предполагалось, защищали от него, между ним и их интересами был таким очевидным! Эта война ни в коей мере не была справедливой. Кажется парадоксальным, но обыватели, которых я ненавидел, определенно дали мне в первый раз, косвенно, конечно, шанс отличиться.

Хитроумные аргентарии в их среде годами были заинтересованы в Нумидии. Дядя Югурты, старый царь, учредил большую колонию римских предпринимателей в Цирте, столице, и обычно сидел и с удовольствием слушал не первой свежести воззрения о литературе или философии, в то время как на заднем плане заключались выгодные сделки. Когда он умер, ясно, что Югурта, незаконный сын его брата, не имел ни малейшего намерения позволить двум законным наследникам трона встать на его пути. Одного из них он просто убил в его же собственном доме, другого победил в генеральном сражении.

Этот оставшийся в живых очень благоразумно бежал из страны. С оптимизмом невинно пострадавшего он прибыл в Рим и представил свое дело на рассмотрение в сенат. Югурта, который заметил определенную склонность к коррупции в Риме еще во время службы в римской армии, послал богатые подарки тем своим старым друзьям, которые теперь были в сенате, рассудив весьма верно, что большинство сенаторов мало заботило, кто правит в Нумидии, пока границы и соответственно их собственные инвестиции были в безопасности.

Все же даже среди патрициев имелись некоторые, что очевидно сохранили моральные принципы. Скавр, глава сената, человек с репутацией незапятнанной честности, который возвысился от бедности до высокого положения в обществе лишь благодаря своим способностям, поддерживаемый некоторыми из своих друзей, категорически высказался против Югурты, сочтя его обычным авантюристом и преступником. Большинство же, чьи карманы ломились от нумидийского золота, выразили полную готовность поддержать Югурту как царя, но Скавр вынудил его пойти на компромисс. Царство должно быть поделено. Убийство, совершенное Югуртой, однако, было благополучно забыто, а Скавр собственной персоной был направлен в Африку, чтобы заключить с ним договор.

Мне снова пришлось сделать перерыв в работе, на сей раз из-за визита моего бывшего офицера, который остается моим самым близким другом, — Луция Лукулла. Он все еще элегантен, несмотря на располневшую фигуру, хотя изначально золотисто-каштановые волосы теперь слегка побила седина, а суровые черты лица несколько оплыли от хорошей жизни.

Само собой разумеется, мы стали говорить о Югурте: мертвый нумидиец завладел моим живым умом и серой тенью шествовал по моим неспокойным снам. Чего я никак не мог предвидеть, так это ту слепую моральную правоту, с которой Лукулл осудил его. Это обострило ту невысказанную вину, которую я ощущал в течение многих лет из-за собственных деловых отношений с Югуртой, что привело нас с Луцием к явной ссоре гораздо ближе, чем когда-либо за всю нашу продолжительную дружбу.

Наконец, раздраженный выше своих сил успокоительной верой Лукулла в то, что мы действовали из благородных побуждений, и движимый внезапным необдуманным желанием ранить его республиканский идеализм, я воскликнул:

— Никакой Африканской войны не должно было быть! Мы не должны были воевать с Югуртой!

— Что ты имеешь в виду? — спросил Луций с некоторой горячностью. — Югурта был убийцей и предателем, узурпатором…

— Точнее, влиятельным разбойником, который был в состоянии защищать наши африканские торговые колонии. Пока его люди не вышли из-под контроля и не разорили гнездо римских предпринимателей в Цирте, обыватели и слышать не хотели о нем ни одного плохого слова.

Лукулл держал свою чашу обеими руками, смущенно глядя на меня.

Я неуклонно продолжал:

— Африканская война была войной беспринципной. Моральные принципы не играли в ней никакой роли — разве что имели цель убедить нашу невежественную чернь в том, что Римская Республика все еще отстаивает свои честь и веру.

Лукулл вспылил, разъяренный:

— Но Скавр-то! Скавр был честным человеком. Он осудил Югурту — имеется запись его речей…

— Его переговоры с Югуртой были несколько особенными в том случае, как по-твоему? Конфиденциально он согласился поддерживать его — разве это не странно для человека, который строго придерживался республиканских принципов морали? Но конечно, он делал это ради Республики…

Лукулл отчаянно замотал головой, не согласившись со мной, а я захихикал.

— Мой дорогой мальчик, посмотри, каково тогда было наше положение. Германские племена сосредоточивались на северных границах, в стране — финансовая нестабильность. Мы вынуждены были поддерживать дружбу с Югуртой, даже если бы он убил двадцать своих родственников.

— Но наша честь!..

Я возразил жестоко:

— Наши благородные сенаторы были в таких долгах у купцов и аргентариев, что задумываться о чести им было недосуг. Конечно, когда варвары Югурты перебили наших купцов в Цирте — другое дело.