Марина первой вылетела из дверей школы во двор. Жадно втянула в легкие промозглый воздух, окунулась в туман. Ей чудилось, что, вдохнув у порога сегодня утром, она провела все пять уроков не дыша. К горлу подкатывал ком, который Марина не могла ни проглотить, ни выплакать. Привычный путь домой казался долгой изнуряющей дорогой, ведущей в тупик.

– Что тебе дома не сидится, дурной ребенок?

Газета лежала там же, где Марина оставила ее вчера. Она села, опустив плечи, будто сдулась. Ольга, узнавшая ее то ли по шагам, то ли по запаху, выкопалась из тряпок по пояс и теперь смотрела на Марину, склонив голову набок.

– Кто бухает у тебя? Мать? Отец?

Марина вздрогнула и повернулась к ней. Она боялась, что при дневном свете не сможет спокойно смотреть на рассыпанные по синеватой коже трупные пятна и в жуткие белые глаза, но зрелище внезапно оказалось не таким уж отвратительным.

– Ты же бутылку ту из дома притащила. Так кто?

– Отец.

Внезапно для самой себя Марина злобно пнула валявшийся рядом кусок кирпича. Возможно, тот же самый, которым несколько дней назад она ударила Шматова.

– Хреново. – Ольга проследила полет кирпича и поджала губы.

– Нормально, – шмыгнула носом Марина. – В детдоме хуже.

– Наверное.

– Не бьет же. Просто тихо бухает. У нас девочка в школе есть, во втором классе. Каждый день новые синяки поверх старых. Одежда как с помойки. Еще и дурочка немного, то ли оттого, что мать пила, пока беременная ходила, то ли оттого, что по голове часто лупят. Мне повезло еще.

– Конечно.

Марина посмотрела на кривую ухмылку. Ольга что, смеется над ней? В мимике трупов сложно разобраться.

– А как вы умерли? Вы же умерли?

– Зачем тебе?

– Интересно.

– Какие-то некрофильские увлечения для твоего возраста. Мальчиками не интересуешься совсем?

Ольга легла на спину и уставилась в потолок.

– Так и быть. Я повесилась. Давай спроси почему.

– Почему? – Марина сглотнула.

– Это сарказм, дурочка. С чего ты взяла, что я хочу об этом рассказывать?

– Ну, может, вам легче станет.

Ольга громко фыркнула.

– Может, я «белку» по пьяни словила и удавилась. Может, родителей убила за сто рублей на бутылку и откинулась, чтобы в тюрьму не садиться. Или бухала, как мразь, завалилась спать и во сне грудного ребенка придавила до смерти. Все еще хочешь, чтобы мне полегчало?

Марина поежилась, стряхивая мурашки, крадущиеся по спине к затылку.

– Наверное, – выдавила она, – каждый заслуживает, чтобы его кто-то пожалел. И понял.

– Ну да. Ты же добренькая. И глупенькая. Представь, как человек по жизни накосячить должен, чтобы даже смерть его на три буквы послала? Жалко ей…

Ольга прерывисто вздохнула, словно на груди у нее лежало что-то тяжелое.

– Черви не дадут. Не будет легкой смерти. Пока есть что жрать и кому кормить. Я пыталась… пыталась просто дать им закончить. Дожрать. Но это так медленно. И так больно. Боже, как же это больно.

Марина задержала дыхание и снова уставилась в окно, на пляшущие листья.

– Я заслужила. Некоторые заслуживают червей. Но не те, кто злится на отца за то, что трезвым его не помнят.

Марина вздрогнула, когда под Ольгой скрипнул матрас. И ощутила легкое прикосновение к волосам на макушке.

Отец был не один. За дверью кухни каркали сиплые голоса на увеличенной из-за водки громкости. Наверное, дядя Вова и дядя Андрей с шиномонтажки. Вместо того чтобы разозлиться, Марина на этот раз задумалась, как бы незаметно разжиться спиртным для Ольги. Удивительно, но той хватало всего одной бутылки, чтобы вытравить паразитов на несколько суток, а вот отец с друзьями и вечера без дозы прожить не могут. И вроде бы не сказать, чтобы жрали ведрами, но закладывали за воротник как по расписанию. Может, у них червей больше? Или кусают больнее?

Марина задумалась о том, как происходит «заражение». Нужно сделать что-то плохое? Или не сделать чего-то хорошего? Чем именно черви кормятся? У всех одинаково или в каждом человеке чем-то, присущим только ему? И вдруг вспомнила о Болдине. Были ли черви у него? Четыре года назад она с уверенностью сказала бы, что нет. Тогда еще не Болт, а просто Стас был обычным мальчиком с обычной успеваемостью, только начинавшим баловаться с сигаретами, причем даже не по своей инициативе. А потом его мать посадили. Марина слышала от кого-то из взрослых, что посадили из-за Стаса. Вроде убила своего любовника за то, что тот ему что-то сделал. Не специально убила, конечно. Маринина мама, тогда еще не подозревавшая об опухоли, в разговоре с отцом сказала, что убитый – «извращенец, сломавший ребенку психику», а мама Болдина «сама виновата, тащила в дом кого ни попадя». Марине запомнились эти слова. За ними стояло что-то… что-то стыдное, о чем говорят только шепотом. Да, если Стас и заразился червями, то, вероятнее всего, тогда.

Кухонная вечеринка закончилась к часу ночи. Отец даже заглянул к ней перед сном, промямлил что-то про любимую доченьку. Гладил по голове там же, где вчера гладила Ольга, но промахивался и больно цеплял волосы, хотя ногти у него были короткие. Десяти минут, пока Марина собиралась, хватило, чтобы отец провалился в глубокий пьяный сон. Она отыскала под кухонным столом бутылку, наполовину еще полную, собрала в пакет заветренные бутерброды. Не то чтобы ей было жаль крыс, но представлять, как Ольга жадно погружает зубы в пищащие серые тушки, было физически больно.