Пришлось последовать за ней. Вокруг сновали счастливые люди с полными корзинами, сумками и лукошками. Видать, покупательная способность у местных жителей все-таки присутствовала. Какой-то пацан с гиканьем пронесся мимо, едва не ткнувшись вихрастой головой мне в живот. Продемонстрировав нам с Софой здоровенный кусок хлеба с маслом, обсыпанный сахаром, сорванец унесся вдаль. Не отказался бы и я щас от такого бутерброда, чесслово… Может, подойти к лоточнику, купить на перекус чего? Путь все-таки неближний, проголодаемся. Вряд ли у Софы еще пироги остались.

— Подай, мил человек, не обидь уж старика, — прозвучало совсем рядом.

Я повернулся, и увидел тощего мужика. По возрасту он примерно ровней Афанасьичу приходился, но на этом сходство между ними заканчивалось. Если дед Гриша был старик крепкий, поджарый, жилистый, с порохом в пороховницах, то этот был чисто заморыш. Весь бледный, всклокоченный как воробей, да еще и бельмо на глазу.

К тунеядцам в Союзе отношение до сих пор было не очень хорошее, но ведь это другое. Тут наверняка пенсионного обеспечения никакого, так что если за жизнь никакого богатства не нажил, то приходится хер без соли доедать на завтрак, обед и полдник. Чем этому доходяге увечному пробавляться прикажете?

— На вот, — протянул я ему монетку, — сходи, дед, купи себе пряник или пирог.

Дурак ты, Витя, жалостливый, он на эти деньги щас до ближайшего кабака дойдет и ужрется там вусмерть.

Не ужрется. На деньги, которые нам удалось у Федула выцыганить, даже обед на двоих толковый не организуешь. А я только часть от этого дал. Жалко мне его.

— Спасибо тебе, милок, удружил, — обрадовался дед, — доброе сердце у тебя. Тут с самой зари шастают всякие туда-сюда, так хоть бы полушку гнутую кто подкинул, а ты…

Тут он замолчал и с неожиданной силой ухватил мою ладонь. Я подумал, что щас за мое добро мне же и прилетит от него какая-нибудь дрянь, однако старик уставился на меня своим бельмом. Его заскорузлый ноготь мягко прочертил линию по моей ладони. Лицо расплылось в улыбке. Беззубой, с бледно-розовыми деснами.

— Ах-ха, — выдохнул он, — не ошибся я. Глаза, может, и не видят уже, но чуйка-то не подводит. Заступник…

— Что? — переспросил я.

— Заступник ты, — повторил старик полушепотом, — брехали тут всякие, что вас всех поизвели и уже ни одного не сыщешь. Всех да не всех!

— А, ты об этом, — отозвался я, — не первый раз уже слышу…

— Свет у тебя в нутрях таится, — перебил старик, — только выход ему надобен. Как только откроешь его да управляться научишься, так дела и пойдут. Темный час нынче стоит…

— Какой темный час, дед, день-деньской на дворе, — возразил я.

Он встряхнулся.

— Ты на солнце не гляди, олух, ненастоящее оно, силы не имеет. Годится только на то, чтоб фонарем в небе висеть да простачье обманывать. Но ежели ты со светом своим управляться навостришься, то все переломишь. Или сам переломишься, одно из двух.

Такая двойственность мне совсем не по душе была. Люди не очень-то любят перемены, хоть кумир советской молодежи из давних времен говорил другое. Чья-то рука настойчиво потормошила меня за плечо. Хотя известно чья, хват уже знакомый. Я повернулся.

— Ты чего завис тут, как Иуда на осине? — поинтересовалась Софа, — или в траве заночевать хочешь?

— Не видишь, я разговариваю, — отмахнулся я.

— С кем это? — подруга вопросительно подняла бровь, — успел завести воображаемого приятеля?

— Да вот с ним.

Показал на старика и, прямо скажем, озадачился. Потому что там, где этот нищий стоял буквально пять секунд назад, не было никого. Странно. Вряд ли он успел бы так быстро слинять. А даже если бы и успел, то следы бы остались — вон сколько пыли на земле притоптанной. Чертовщина какая-то. Наверняка этому есть какое-нибудь рациональное объяснение. Но чем дольше я в этом мире живу, тем чаще понимаю, что привычные вещи типа законов физики тут гнутся во все стороны, как цирковые эквилибристки.

Ох, эквилибристочку бы, худенькую, нецелованную.

— Ну дела, еще и слюни пускать начал. Пошли давай, — Софа ткнула меня пальцем в бок, — голову тебе напекло, что ли?

За последний час действительно стало жарче, но я все равно не был уверен. Деньги-то, что старику отдал, пропали.

По дороге домой разговаривали мало. Софа была не в настроении, а если говорить начистоту, попросту исходила на говно. Она поминутно костерила то Афанасьича, то меня, то весь свет. Однако больше всех доставалось Федулу. Если бы все, что моя спутница ему пожелала, исполнилось, то бедолага бы умер раз пятьдесят с гаком. Причем каждая причина смерти была бы позорнее предыдущих.