Насте бы гнать от себя парня, а не смогла. Руки подняла оттолкнуть, а уронила их да прижалась щекой к крепкой груди. Замерла и глаза закрыла.

– Любая, милая... – шептал Алексей, целовал в теплый висок. – Как стемнеет выгляни в окошко, ждать буду хоть всю ночь.

– Алёша, нельзя нам... – шептала, слезами умывалась. – Ступай, ступай. Увидят, так плетьми тебя засекут.

– Пусть секут... – и гладил шелковые косы.

Боярышня вздохнула глубоко и толкнула парня от себя:

– Не подходи больше, себя не печаль и меня не тревожь. Не будет ничего, не дозволят. И не отпустят никуда, – слезы утерла рукавом. – Увязла я тут, застряла, как в силках... Уходи, уходи, Христом богом прошу.

И побежала по сеням, себя не помня. В ложнице упала на лавку и залилась слезами, сама не разумела горькие слезы-то иль сладкие. На виске чуяла огневой поцелуй пригожего ласкового парня, а в головушке кудрявой лишь одна думка и билась: "Увезу, куда захочешь...".

От автора:

Изверг– отвергнутый кем-либо или чем-либо, выброшенный, изгнанный откуда-либо человек. Так на Руси называли людей, которые покинули свой род, изверглись из него.

– Боярин! Сбоку, гляди! – Бориска кричал, как чумной, секся с дородным воем. – Обернись!!

Вадим и сам чуял, что ворог близко, а потому, не глядя, чиркнул воздух мечом, да угодил: чужой захрипел и рухнул на землю. Да вот передышки Норову не дали! Насели двое, секлись, как черти и не боялись ни смерти лютой, ни Господнего суда.

Боярин сразу разумел, что вороги неумелые, но злые и лютые. В том и уверился, спустя мига три, когда оба рухнули на окровавленную твердь: один без головы, второй с распоротым от горла до пупа туловом.

– Борис! – крикнул ближнику. – Гони их посолонь! Митрохин десяток где?!

Сумятин спихнул мертвяка с меча, треснул сапогом по бездыханному и указал в сторону, где сеча еще кипела, но уж начала угасать.

Малая весь на подступах к Гольянову пылала: домки искрили, исходили черным дымом. Заборцы попадали, перегородили узкие дорожки. На земле, куда не кинь взгляд, мертвые: посеченные, побитые стрелами, задушенные. У сгоревшего подворья на земле лежала баба брюхатая с вывернутой шеей, обнимала мальчонку со стрелой в горле. В десятке шагов от нее – мужик с отрубленными руками.

Вадим злобу в себе душил, но выть хотел, как пёс издыхающий. Знал, что слабины дать не может, а потому дело свое делал, разумея – поперек горла ему набеги чужаков, которых жадность толкала на изуверства. Лезли, безбожники, на спорные земли, за поживой – златом и дармовыми холопами.

– Боярин, согнали их, – подскочил десятник Зуев. – Митрохе в плечо стрелой угодили, Афоньке ухо начисто снесли, а так все живые.

– Живых чужаков есть сколь? – Вадим пробирался промеж пожженных домков.

– Один остался, токмо руку отсекли, – Зуев не отставал.

Норов завернул за покосившийся забор и встал, не нашел в себе сил шага сделать. Чаша переполнилась, приняла в себя последнюю горькую каплю беды.

На земле девчонка лежала мертвая: молоденькая, коса светлая. Лицо к небу поднято, руки в стороны раскинуты. Рубашонка на ней изодрана, запоны и в помине нет. В груди стрела торчит: глубоко увязла, не вытянуть.

Вадима будто ледком окатило, а внутри огнем занялось! Почудилось на миг, что видит перед собой Настасью, взвыть хотел, да горло будто узлом стянуло. Так и стоял столбом, глядел на жизнь загубленную.

– Измывались, сильничали, – Борис подошел. – Девчонка ведь совсем.

Теми речами и добил Норова, будто под дых сунул.

– Ну и хватит, – злобно выдохнул Вадим. – Потерпели и довольно. Борис, живого ко мне, – более не сказал ни слова и пошел к уцелевшему домку, куда уж тянулись людишки, которым посчастливилось выжить.

Такое Вадим видел и не раз, и не два: народец сбился в кучу, голов не поднимал, да и слов не кидал. Знал Норов, что через малое время поднимется вой, плачь начнется, когда войдут люди в разум и вспомнят об убиенных родных.

Взошел на крыльцо, оглядел меч свой, но в ножны прятать не стал. Потом приметил, что ратники его волокут окровавленного вражину.

– Вот, – Бориска глядел, как кидают изувера под ноги боярина. – Как ты велел.

Норов сжимал зубы до скрежета, себя унимал, помня о замученной девчонке в разодранной рубахе. Сошел с крыльца и без слов ударил рукоятью меча в зубы ворогу. Выбил все подчистую.

– Культю перетянуть чем есть, посадить на коня и отправить домой, – Вадим вытер меч о спину кричащего. – Как в разум войдет, мне скажи.