Шла Ульяна вкруг хором, у дальнего сарая встала столбом, да обратно повернула. Зашла за угол, увидала в воротах Илью и вовсе замерла. Любовалась статью его особой, серебристой сединой на висках и взглядом, каким дарил ее всякий раз, когда встречался на пути. Глаз не отвела, глядела прямо на боярина и уж не удивлялась тому, как быстро бьется сердце.

– Здрава будь, боярыня, – Илья поклонился урядно, выпрямился и вновь тревожил взором.

– Здрав будь, боярин, – прошептала, голову опустила.

Тот шагнул ближе, едва не коснулся густой окладистой бородой ее лба:

– Уля, что? – будто почуял ее тревогу. – Что ты? – шептал тихо.

Не снесла тётка, слезу уронила, вскинул руки и положила на широкие плечи боярина:

– Иля, как быть не знаю. Сама виновата, сама дурость сотворила, – говорить-то говорила, а у самой в думках одно – уронить голову на его грудь и не трепыхаться более, не бедовать, чуять крепкое плечо и защиту.

– Что ты, золотая? Скажи, все для тебя сделаю, – прикрыл ладонью белые пальцы боярыни. – Кого боишься?

– Иля, – отступила на шаг, опомнившись, – боярин Вадим возвращается.

– Слыхал. Весть отрадная, – Илья шагнул за тёткой. – Чего ж ты в печали?

– Как и сказать не ведаю... – Ульяна хотела отойти, да не смогла отчего-то. – Узнаешь, так и говорить со мной не захочешь.

– Уля, за что ж ты меня так? – брови свел печально. – Хоть раз подвел я? Что б не сотворила, рядом с тобой встану, ото всех укрою. Скажи, золотая.

– Иля... – повернулась идти, да опомнилась. – Да что ж я за хозяйка-то такая? Аня, где ты? Квасу подай брярину! – засуетилась, бросилась к крыльцу, потом вернулась, затем наново шагнула к дому.

– Стой, постой ты, – Илья ухватил крепенько за плечи и к себе повернул. – Не поймать тебя. Уля, не мечись, ступай со мной, – взял за руку и потянула в дальний угол подворья, аккурат к лавке, которая затесалась меж сарайками.

– Сядь, продышись, – усадил тётку и устроился рядом, едва не касаясь плечом ее плеча. – Говори, золотая, вместе беду твою понесём.

Ульяна вздохнула раз, другой, глянула на боярина и застыла. Молчала, глупая, любовалась, на краткий миг позабыла обо всем.

– Ульяна, не гляди ты так, – просил Илья, смотрел горячо. – Пожалей....

– Вернется Норов, выгонит меня, – сказала, как в омут прыгнула. – Я Настасью отправила в княжье городище, от него схоронила. И ни слова ему об том не сказала.

Боярин брови свел, задумался, но не смолчал:

– Выгонит, за тобой пойду, если дозволишь. Не дозволишь, все одно пойду. А что до Настасьи, так могу привезти ее. Иль ты о другом о чем? Расскажи, золотая.

Ульяна вскочила с лавки, постояла малый миг, снова уселась и рассказала. Ничего не утаила: ни Вадимовой любви, ни Настасьиной. Ни того, что знала о Норове, ни того, как порешила оправить боярышню подалее. Говорила-то долго, слезами умывалась, но вскоре слова закончились и умолкла тётка, поникла на лавке.

Сидела ни жива, ни мертва, слушала как дышит Илья, и молчание его принимала наказанием, ни много, ни мало.

– Сотворила, тут не поспорю, – боярин пригладил бороду. – Но беды в том не вижу. Ты, Уля, и правая, и неправая. Настёнку жаль, тоскует, плачет не иначе. А вот о Норове ты напрасно. Не ведаю, что там услыхала боярышня наша, но в то не верю. Я Вадима знаю не так, чтоб хорошо, но сколь знакомство водим, ни разу дурного он не содеял. Оно понятно, о таких делах мало кто ведает, все больше тишком творят. Но Вадька не из тех, кто по углам прячется. Был бы ходок, так и не скрывал бы. При власти он, бо ярый, ему стыдиться нечего. Слово его и дело завсегда главные. Разумеешь? Ты сколь сплетен о нем слыхала? Вот то-то же, ничего. Пусто. Бегал бы за юбками, так бабы местные уж вовсю трещали. Хоть у колодезя, хоть на лавках у ворот.

– Да что ты, Иля! – тётка затрепыхалась. – Кто ж о Норове болтать станет?!

– Угу, – боярин спрятал улыбку в усах. – Ты это Ольге Харальдовой расскажи. Она, пожалуй, язык-то прикусит.

Ульяна улыбнулась нехотя, зная натуру лучницы, какая в тяжкие для Порубежного дни стала ее ближницей, крепкой опорой и едва не подругой.

– Иля, я не за себя боюсь, за Настю... – тётка наново опечалилась. – Весточки шлет добрые, да все чудится мне ее печаль. Я бы поехала за ней, так слово дала Вадиму... Иля, что делать? Что сказать ему, когда домой вернется? Пишет, что ввечеру будет.

– Правду, золотая, – Илья накрыл ладонью пальцы боярыни, какие крепенько сжимали белый платочек. – То, что знаешь наверно, скажи. А того, что только додумала не говори. Ответь, что Настя уехала, свадьбы не пожелала, а вот про то, что не люб он ей, не говори. Люб ведь, да еще как. Про девок порченых умолчи, об том ты не ведаешь, да и не твоя забота. Виноват он, так пусть сам за боярышней едет и прощения у нее испросит. Если греха не сотворил, так Настасье придется виниться. В то не лезь, оно меж ними двумя и никак иначе. В таком деле советчиков нет, разумеешь?