Пока Хорхе медлил, вероятно, размышляя, стоит ли доводить до его сведения какую-то явно неприятную информацию, в диалог встряла Маллори:

– Потому что ты – лакомый кусок, – и она втянула злосчастную оливку, кажется, глотая её целиком. – Добрый, хороший. Чуткий. Пугливый. Порядочный. Легко краснеешь и молодой, – припечатала она с убийственной серьёзностью. – Я могу удержаться и не съесть. Хорхе. Может, Лола и Тэнтэн. Остальные – нет.

Лицо у Дино вытянулось.

– М-м… Хорошо, я тогда буду очень осторожен. А сколько, ну, это… ждать? – и он посмотрел на меня.

Хорхе пожал плечами.

– Сложно предсказать. Но при самом наихудшем раскладе, если ничего не выйдет, а все мы погибнем, в Запретном Саду о вас забудут уже через год…

– Вот и нет! – Дино вскочил, опираясь на столешницу, и брови у него сошлись на переносице, придавая лицу редкое серьёзное выражение. – Я буду ждать вас раньше. Месяц, понятно? Крайний срок. Решайте свои дела и возвращайтесь!

Маллори расхохоталась, колотя ладонью по столешнице.

На сборы ушло несколько минут – всего-то обуться и забрать рюкзак из спальни. На пороге я немного задержалась, проверяя, как сидят кроссовки, когда вдруг почувствовала, как меня обнимают со спины.

– Что?..

– Возвращайся, – глухо произнесла Гэбриэлла. – И нет, не оглядывайся. Я ещё сержусь.

– Хорошо, – кивнула я. И добавила тихо: – Спасибо.

Выбрались мы из Тернового Сада в совершенно другом месте, чем вошли – вдали от моря, в зловонных городских трущобах. Что, в общем, логично: вампирам тоже надо что-то есть, и мегаполис для охоты подходит гораздо лучше, чем маленькая, идиллическая курортная деревенька. Хорхе здесь явно бывал здесь неоднократно, и потому неплохо ориентировался. По крайней мере, он сразу угадал, в какой стороне вокзал, и ни разу не ошибся на поворотах, так что неблагополучные районы мы проскочили на одном дыхании, и ограбить нас попытались всего раз. Более умный – и шустрый – грабитель отделался царапинами и лёгким испугом. Его невезучего приятеля я аккуратно пристроила у стены и мысленно пожелала ему поскорее очнуться, чтобы не замёрзнуть.

– Оставьте, Урсула, – посоветовал Хорхе. – Дураки и нахалы не болеют.

– Думаете? – с сомнением ответила я и аккуратно поправила грабителю вязаную шапку, чтоб она закрывала уши, а не только затылок.

– Так Йен ведь никогда не болел.

«Не надо клеветы – я не болел, потому что был одарённым ребёнком и научился очищать тело уже в семь лет», – возразил он тут же.

Я не удержалась от смешка, и Хорхе посмотрел на меня искоса.

– Оправдывается?

– Нет, хвастается, что ещё в детстве признал неопровержимую пользу от мытья рук, – наябедничала я.

– Что верно, то верно. Вот только ему не хватало такой же брезгливости в отношении людей, – вздохнул он.

За его словами стояло что-то такое… выстраданное. Мне честно удавалось молчать – и мучиться – практически весь путь до вокзала, где мы взяли билет на ночной экспресс до городка под названием Суон – Хорхе уверял, что так будет гораздо быстрее, чем через каверны, а уж оттуда рукой подать до резиденции Крокосмии. Вагон оказался практически пустым; лампы не горели, только на полу светились кислотно-зелёные линии, указывающие на путь эвакуации. Мы сели посередине, лицом друг к другу – доверительная атмосфера, весьма располагающая к откровенным разговорам. Я сперва держалась, поглядывая в окно и прихлёбывая латте, но кофе вскоре иссяк, а любопытство, увы, нет.

– Когда вы говорили про людей и брезгливость, вы имели в виду кого-то конкретного? – вырвался у меня вопрос.

Хорхе даже головы не повернул. Ночной пейзаж отражался в его глазах – быстрое мельтешение огней, тёплых и холодных; когда экспресс ускорялся на выезде из города, они сперва сливались в тонкую сияющую нить, скачущую, как пульс, а потом угасали, и взгляд словно бы тускнел.

– Если перечислить каждого, то монолог займёт всю ночь, – ответил Хорхе, когда я уже отругала себя мысленно за несдержанность под аккомпанемент многозначительного молчания Йена. – Это было скверное время. Власть слишком надолго сосредоточилась в руках Роз, и многие стремились уже не к знанию, а лишь к благополучию. Лакейство процветало. Слабые становились услужливыми, а не изобретательными; сильные были ревнивы к чужим успехам. Взгляд исследователей обратился к древним практикам, в прежние века уже отброшенным и осмеянным, и суеверия процветали. Многие чародеи не считали зазорным верить в гороскопы и дурные приметы, другие пристрастились к предсказаниям, не чураясь даже откровенных проходимцев… Одна женщина получила такое предречение: «Чрево твоё породит раздор, что станет погибелью Сада. Розы увянут и почернеют; имя ему – несправедливый суд и попрание, и сонмы мёртвых будут в его руках».

Мимо пронеслась маленькая станция, освещённая единственным фонарём.

Он ослепил на мгновение – и канул в ночь.

– Бред какой-то, – отвернулась я от окна и машинально стянула воротник пальто.

– Бесспорно, – согласился Хорхе. – Я бы такого предсказателя вытолкал взашей. Но та чародейка, к сожалению, поверила. Это была мать Йена.

– Ох…

Мне стало неловко, точно я заглянула в приоткрытую дверь и увидела то, что не предназначалось для моих глаз.

«Здесь нет никакой тайны, – голос Йена мягко толкнулся в виски, как кошачья лапа. – Как нет и повода для стыда. По крайней мере, моей матери хватило сил содержать меня до определённого возраста, хотя она не упускала случая пожаловаться на дурное предсказание, испортившее ей жизнь».

– А потом? – спросила я вслух сипловато.

– Когда ему исполнилось шесть лет, та женщина оставила его у ворот Розария. Больше она не возвращалась, – откликнулся Хорхе. Веки у него были смежены; световые пятна ложились на лицо изменчивой маской. – Йен был великодушен: он отпустил её. Я уважал его выбор и потому никогда не пытался узнать, что с нею произошло потом. Долго ли она прожила, участвовала ли в той травле, которую развернули против него… была ли она среди тех, кто пришёл за его жизнью в тот день – или всё-таки устранилась от этого безумия. В Розарии к Йену сперва относились неплохо, особенно смотрители библиотеки, на которых и свалилась забота о ребёнке. Он рано научился читать, был внимателен и усидчив; чары давались ему легко.