– Да, понимаю. – сказала Ларочка. А доктор продолжил:

– И по иронии судьбы так случилось, что сын действительно ни разу не вернулся домой, все свои отпуска он проводил там, на передовой. Но в первый раз он вернулся домой лишь тогда, когда ему пришла новость, что отец умер. Одним утром его обнаружил дворник лежащим лицом в луже.

Ларочка вновь не смогла сдержать слёзы.

Заметив это, доктор прервался. Сделал несколько глотков чая и закусил шоколадкой.

Ларочка утёрла слёзы и спросила:

– И как впоследствии складывались отношения Сугробина и Григорьева?

– Ох, Ларочка! – вздохнул доктор. – Всё очень непросто. С одной стороны, смерть отца Сугробина как будто примирила друзей. И во всех наших беседах Сугробин постоянно намекает на то, что пребывает в отличных отношениях с Григорьевым. Хвалит его за его находчивость, дерзость и упёртость в своих целях и даже отзывается о нём как о хорошем муже своей сестры. Но я ему не верю.

– Почему? – озадачилась Ларочка.

– Понимаете, Ларочка, психотерапевта с большим практическим опытом обмануть очень сложно. И во всех этих дифирамбах в сторону Григорьева прослеживается глубокая зависть и обида. Более того, я даже подозреваю, что наш дорогой Сугробин что-то против него затевает.

– Что?! – испуганно спросила Ларочка.

– Не переживайте, Ларочка, вряд ли дело идёт о физической расправе, всяким там вызовам на дуэль. Я не зря заметил в начале рассказа, что Сугробин – личность неординарная, непростая. Он может прикидываться дурачком, но на самом деле таковым не является. И в моей голове никак не укладывается одна несостыковка. Как вы уже поняли, наш герой является человеком высокой гордости. Так вот, спрошу я вас, как человек такой высокой гордости мог согласиться работать на человека, который, по сути, встал между ним и его отцом?

– Да, – подтвердила Ларочка, – как-то не вяжется.

– Не вяжется, Ларочка! – вновь привычно возбудился доктор. – Вообще никак не вяжется! – и далее продолжил уже спокойным тоном: – Вот поэтому я и подозреваю, что Сугробин лишь позволил своему другу, в кавычках, устроить себя на работу лишь для того, чтобы каким-то образом повлиять на положение дел в его фирме и – возможно даже – привести эти дела в плачевное состояние.

– Да вы что?! – засомневалась Ларочка. – Неужели вы полагаете, что Сугробин на это способен?

– Да, Ларочка. Именно Сугробин то на это и способен.

– Но как же его ответственность? Ведь вы же сами сказали, что с детства он чувствовал ответственность за своих сестёр.

– Ответственность, Ларочка… – доктор выдержал паузу, глотнул чаю и продолжил: – Всю некогда бывшую ответственность, к сожалению, поглотил алкоголь. Как вы понимаете, Ларочка, в Чечне ему пришлось насмотреться на всякое… И многие, вернувшись из этого ада, уже не смогли найти себе место в новой российской реальности. Из таких оказался и наш герой. Физически он продолжил существовать и даже обзавёлся семьёй. Но душа его осталась где-то там, среди Кавказских гор, с теми, кто оттуда не вернулся. И самое прискорбное, что таким образом наш герой продолжил традицию своего отца не только в отношении к алкоголю, но и в отношении уже к своему сыну. Интуитивно он испытывает к нему всё больше и больше апатии.

– Да-а-а, – констатировала Ларочка, – «Отцы и дети»… – и потом спросила: – И что же вы будете… – потом резко исправилась: – И что же мы будем делать? Как мы будем помогать Сугробину?

– Проблема Сугробина в том, что из-за вышеперечисленных событий он перестал верить людям. Вот выше мы обсудили вопрос о том, что, в сущности, его отец не виноват. Но ведь и Грегорьев то, по большому счёту, ни в чём не виноват. Он искренне хочет помочь другу, разумеется не без чувства собственной вины перед ним за его отца. Но Сугробин из-за своего чувства глубокой обиды не видит этой искренности. Да что там говорить, он и во мне не видит друга, не доверяет мне, видит во мне лишь стороннего наблюдателя своей жизни, но никак не полноценного его участника. Это такая типичная замкнутость алкоголика в своём внутреннем мире, невосприятие других как части своего бытия.

– И что же делать? – нетерпеливо спросила Ларочка.

– Ну, здесь лекарство только одно: говорить клиенту правду. Правду о своих подозрениях по поводу его разрушительных планов по отношению к Григорьеву. И пускай эти подозрения не оправдаются, пускай я даже прослыву в его мыслях эдаким параноиком, насмотревшимся детективов, но мой врачебный, да и человеческий долг обязывают меня свои подозрения высказать. И далее, уже исходя из его реакции на мои подозрения, действовать по обстановке. Если мои подозрения будут оправданы, тогда начинать убеждать его в том, что последствия его действий будут необратимы и в прямом смысле катастрофическими не только для него, но и для многих судеб: его собственной семьи, семьи его сестры, а также прочих людей, которые так или иначе связаны с этим проектом.

– Не хотите ли вы сказать… – озадачилась Ларочка, – что вы намерены рассказать Сугробину историю про семью заказчиков этого проекта?

– Я понимаю, что вы имеете в виду, Ларочка. Что я не имею права делиться с одним клиентом историями других клиентов. Врачебная тайна, все дела. Но… Надеюсь, вы уже успели понять моё нетрадиционное отношение к современной психиатрии? Врачебная тайна для меня ничто, если она не способствует общему исцелению общества. Тогда как правда для меня куда важнее.