– Я уже не в первый раз слышу о его сыне. Что с ним случилось?

– Барриор бросил старика отца и уехал воевать. Я уже давно его не видел и не знаю, что с ним стало, – обычно словоохотливый Люц замолчал, а Мартейн не стал настаивать на этом разговоре.

– Как к Бардезану относятся нынешние Лорды? Есть у кого-нибудь из них причина желать ему зла? – вместо этого спросил он.

– Вряд ли. Они в дружбе с ним, каждый по-своему. С Габрицием их объединяет жажда знаний, Атилла уважает его за приверженность к старым традициям, ну а Дульсан ценит за мудрые советы.

– Занятно.

Тщательно осмотрев кабинет (на это ушло много времени, за окном стемнело, и пришлось зажечь свечи), врачи вышли в садик, где Мартейн похвально отозвался о травах старого знахаря. Потом исследовали кладовые и кухню, поднялись на второй этаж. Здесь была еще одна небольшая кладовая и две спальни.

– Здесь спальня отца, – сказал Люц, показывая на левую дверь. – А справа комната, в которой спали мы с Барриором в детстве.

К удивлению цирюльника, Мартейн открыл сначала правую дверь. В комнате, судя по слою пыли на полу и двух детских кроватях, уже давно не убирались.

– Барриор был старше или младше тебя?

– Старше. Бардезан усыновил меня, когда его жена, мать Барриора, уже скончалась.

– И как же ты оказался в семье Бассорба? …если не секрет.

– Ого, а логистам свойственна деликатность! Не секрет. Мои родители были бедны и рано умерли, я рос в трущобах около реки, в тени Поганой Крепости, сам понимаешь, детство незавидное. Чтобы выжить, я вступил в банду беспризорников. Я крал и бродяжничал, пока меня не заметил Бардезан, – Люц задумался, стоя спиной к Мартейну, лицом к стене, на которой едва виднелись старые полустертые детские каракули, – Что-то он во мне увидел, и вовремя вытащил из той ямы в которую я катился, за что я ему до конца жизни буду благодарен. Он обучил меня многому и вывел в люди. Мой долг этому человеку никогда не оплатить. Но не у всех хватило элементарной порядочности, чтобы понять, что такое счастье выпадает… – тут он осекся и вышел из комнаты.

Мартейн тем временем перенес на всякий случай граффити со стены в свою книжку.

Люц прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Он вспомнил, как много лет назад Бардезан взял его и Барриора в Сырой Угол – к рожавшей тетушке Шмун, у которой возникли какие-то осложнения, и она вторые сутки не могла разродиться. Все прошло хорошо. Картина зримо возникла перед его глазами: мягкий сумрак, подсвеченный пламенем свечи, из угла доносилось тихое позвякивание – повитуха перебирала амулеты. Бардезан, как всегда невозмутимый, вытирал свои большие белые руки полотенцем. Рядом стоял Барриор, и тогда его бледное жесткое лицо почему-то испугало Люца, и он отвернулся от старшего брата и посмотрел на роженицу. Она лежала без сил, от нее пахло чем-то парным и теплым. Ее некрасивое широкое лицо внезапно показалось мальчику прекрасным. Какое-то неземное колдовство озарило его мягким потусторонним сиянием. Маленький Люц непроизвольно облизнул губы и почувствовал на них соленую влагу слез.

Наверное, именно тогда, в тот осенний холодный вечер, он решил стать лекарем.

Когда с обыском (безрезультатным!) второго этажа и закопченной мансарды было покончено, врачи спустились в общий зал. Тьма затопила помещение, от колеблющегося света свечей по полу расползались уродливые вывернутые тени.

– Больше комнат нет? – спросил Мартейн.

– Нет… Постой! Есть еще подвал в кладовой, но он не использовался уже много лет.

Лицо Мартейна вытянулось, а подсвечник дрогнул в руке.

– Звезды, вы испытываете меня? Не важно, забудь, пойдем скорее!

Люк в подпол нашелся не сразу – пришлось передвинуть тяжелый ларь. Квадратный, с ржавыми петлями и покрытый пылью, люк и в самом деле выглядел так, как будто его не открывали как минимум сто лет.

– И тем не менее, мы должны проверить, – сказал лекарь больше себе, чем Люцу.

Сдвинув металлический запор, они подняли крышку и увидели спускающиеся в темноту каменные ступени. Повеяло холодом. Первым пошел цирюльник. Он спускался, осторожно пробуя ногой каждую ступень, и поводя свечой из стороны в сторону; угрюмые занавеси старой паутины с еле слышным треском загорались от нее, на секунду разворачивались бледно-огнистым полотном, тлеющим осенним лесом подземелья, и тут же растворялись в воздухе, гасли, оставляя после себя тени сухого запаха, зараженного чернотой глубоких углов. Люц обернулся, и пламя высветило лицо Мартейна – бледное, напряженное, крупные бисеринки пота блестели на лбу и на верхней губе.

– С тобой все в порядке? – обеспокоенно спросил цирюльник.

Мартейн кивнул и молча сделал знак продолжать путь. Лестница закончилась на тридцатой ступеньке и перешла в гладкий каменный пол. Врачи разошлись, осматривая подвал. Это было небольшое прямоугольное помещение, полностью пустое, и, возможно, они бы и не заметили небольшую статую в дальнем его конце, если бы вся паучья архитектура не была сожжена неосторожной рукой Люца.

Врачи подошли к статуе. Она изображала…

В полной тишине подвала раздался далёкий металлический звук; не без труда Мартейн узнал колокольный звон. Но доносился он не сверху, а снизу, из-под земли.

– Что это? – Лекарь обернулся на Люца, но не успел сказать ничего больше, как на него пала тьма.

Твердый каменный пол ушел у него из под ног, вместо него он почувствовал неоднородное, шелестящее пространство, словно он с головой ушел в пучину листьев.

Мартейн открыл глаза.