Мной овладела тоска. Я мог часами лежать, глядя в небо, или наблюдать за муравьями. Я изо всех сил пытался выкинуть ее из своей памяти. При желании воспоминания можно обезличить и лишить чувства. Роза — это роза. Ворон — это просто ворон, а никакая не метафора чего-то там. Слова выражают только то, что ты хочешь сказать, и ничего больше. Генри Дэя я постарался тоже забыть и принять мир таким, каков он есть.

Остальные, похоже, тоже ничего нового не ждали от жизни. Смолах никогда не поднимал эту тему, но и так было ясно, что воровать никого мы больше не собираемся. Мы понимали, что нас слишком мало для этого, да и внешний мир кардинально изменился за последние десятилетия. Когда нашим предводителем был Игель, процесс подготовки к похищению шел по накатанной веками схеме, и все трудились с большим энтузиазмом; при Беке никакого энтузиазма уже не было и в помине, а про Смолаха и говорить нечего. Никаких разведывательных экспедиций, никаких поисков подходящих детей, никакой пластической акробатики, никаких изменений внешности, ничего. Мы просто плыли по течению, равнодушно ожидая очередной катастрофы или чьего-то бегства.

Мне на все было наплевать. Мной овладело какое-то нездоровое бесстрашие, и я повадился ходить в город в одиночку. Целью моих походов могла быть всего лишь коробка конфет для Чевизори или блок сигарет для Лусхога. Я воровал любые мелочи, которые попадались под руку: фонарик с батарейками, блокнот для рисования и восковые мелки, бейсбольный мяч и рыболовные крючки, а однажды, под Рождество, притащил торт. В лесу я занимал себя всякой ерундой: выстругивал из дерева зверей, обложил по периметру наш лагерь камнями, искал старые черепашьи панцири и делал из их осколков ожерелья. Одно из таких ожерелий я положил к подножию каменной пирамиды, которую Смолах и Лусхог построили в память о Киви и Бломме, а второе — рядом с местом гибели Раньо и Дзанздаро. Ночные кошмары меня не тревожили, но только потому, что вся наша жизнь превратилась в один сплошной сомнамбулический кошмар. Прошло еще несколько лет, когда одно случайное происшествие вдруг показало, что окончательно за быть Крапинку мне не удастся.

Луковка украла где-то кучу разных семян, и мы устроили небольшой огород на солнечной стороне невысокого холма, метрах в трехстах от лагеря. Вскоре появились всходы. Там росли морковь, горох, лук, фасоль и даже арбузы. В то весеннее утро я, Чевизори, Луковка и Лусхог мирно пропалывали грядки, как вдруг до нас донесся звук приближавшихся шагов. Мы бросили свое занятие, понюхали воздух, чтобы понять, прятаться нам или бежать. Нарушителями спокойствия оказались заблудившиеся туристы. Они потерял и тропу и теперь плутали по лесу. Хотя совсем недалеко от нас шло масштабное строительство, люди еще ни разу не появлялись рядом с нашим жилищем. Потому появление в столь необычном месте обработанной делянки могло озадачить незнакомцев. Мы быстро забросали сосновыми ветками грядки, а сами укрылись в зарослях.

Вскоре двое парней и одна девушка, в бейсболках, с огромными рюкзаками за плечами прошли между нами и нашим огородом. Они ничего не заметили, потому что передний смотрел только себе под ноги, девушка, шагавшая за ним, смотрела только на его рюкзак, а последний из этой троицы — только на ее ягодицы. Они привлекали его гораздо больше, чем окружающая природа. Мы отправились за ними. Вскоре туристы присели отдохнуть и перекусить. Достали воду в бутылках, какую-то еду, один из них открыл книгу и стал что-то читать вслух. Девушка внимательно слушала, а второй парень отошел за дерево помочиться. Его так долго не было, что первый успел не только дочитать стихотворение, но и поцеловать девушку. Когда эта интерлюдия закончилась, они взвалили свои рюкзаки на плечи и ушли. Мы немного подождали, а потом пробрались туда, где у них был привал.

Они оставили в траве две пластиковые бутылки, полиэтиленовые упаковки от еды и, видимо, забыли книжку стихов. Чевизори подняла ее и подала мне. «Голубые эстуарии» Луизы Боган. Я перелистнул несколько страниц и зацепился за фразу: «Ведь сердце нам дано не только для того, чтоб кровь текла по венам».

— Крапинка, — прошептал я. Мне показалось, что я не произносил вслух этого имени уже несколько сотен лет.

— Что-что? — спросила Чевизори.

— Ничего. Просто пытаюсь кое-что вспомнить.

Мы возвращались в наш огород. Я обернулся, чтобы посмотреть, не отстали ли Чевизори и Лусхог, и увидел, как они идут, взявшись за руки. Мои мысли опять вернулись к Крапинке. Я почувствовал острую необходимость отыскать ее, хотя бы только для того, чтобы спросить, почему она ушла. Рассказать ей, что постоянно веду с ней внутренний диалог. Попросить больше никогда не уходить. Сказать, наконец, ей все о своих чувствах. И я вдруг подумал, что не все еще потеряно, и твердо решил найти ее, где бы она ни оказалась.

Не хотелось бы мне снова стать ребенком, потому что его жизнь проходит в неопределенности, под угрозой кучи опасностей. Дитя — наша плоть и кровь, но нам нечем ему помочь, мы можем лишь переживать за него, лишь надеяться, что он сумеет приспособиться к этому миру. После того ночного набега я боялся за нашего сына все время. Ведь Эдвард был не тем, кем его считали другие, а отпрыском самозванца. Он был не Дэй, а сын подменыша. Я дал ему свои гены, свое лицо, характер Унгерландов, и кто знает, что еще. Все, что я знаю о своем детстве — это имя на обрывке бумаги: Густав Унгерланд. Меня украли давно. И мне пришло в голову, что лесные черти приняли моего мальчика за одного из своей шайки и хотели его вернуть. Разгром, который они учинили в кухне, наверняка был лишь уловкой, призванной отвлечь наше внимание от их главной цели. Сдвинутые фотографии на стене ясно указывали на то, что они кого-то искали. За всем этим крылся злой умысел — гоблины тянули из чащи свои костлявые пальцы к нашему сыну.

Весной в воскресенье Эдвард пропал. Стоял чудесный весенний день, мы выбрались в город, потому что в одной из церквушек в Шейдисайде [54] я обнаружил отличный орган, и мне разрешили на нем поиграть после воскресной мессы. После этого мы с Тесс повели Эдварда в зоопарк — показать ему слонов и обезьян. К сожалению, мы оказались не одиноки в этом своем стремлении. По зоопарку бродили толпы народу: молодые родители с колясками, кучки шумных подростков, семьи с детьми. Но мы стойко переносили все лишения и невзгоды. Эдвард был очарован тиграми. Он надолго застрял возле клетки полосатых хищников, рычал на них и размахивал своей сахарной ватой на палочке, пытаясь криками пробудить их от ленивой дремы. Один из тигров, насильно вытащенный из своего черно-оранжевого сна, начал раздраженно бить по полу клетки хвостом, а Тесс, воспользовавшись тем, что Эдвард увлекся этой игрой, завела серьезный разговор.