Малахий сделал вид, что не расслышал. Ни дна ему, ни покрышки! Этот сукин сын всегда умел сдерживать свои эмоции. Что ж умение владеть собой досталось ему вместе с наследством. Меня-то уберегли от такой участи, видите ли, я всё пропью.

– У тебя бездонная яма вместо карманов?! – Взбесился он, будто сорвался с цепи. Я оторопел. Его явно волновала фотография, и он нахально выхватил её, как только она показалась в моих руках. Малахий с осуждением посмотрел на меня. Его малахитовые глаза засверкали как у бога громовержца.

– Почему так, Мэдарт? – Раздраженно спросил он. – Почему ты стал таким?

– Каким?! – Переспросил я. – Неудобным для тебя?

Он замотал головой, мол, я опять всё выворачиваю и переворачиваю с ног на голову.

– Я не просил тебя нянчиться со мной! – Вспылил я. – Я же умер! Умер, чёрт вас всех дери! Почему это всё не закончилось?!

– А ты думал, что будет так просто? – Проговорил он, сквозь зубы. – Ты думал, что после смерти всё – конец бытия? Ошибаешься, брат! Мы с тобой ещё как следует, не поссорились и, кстати, ты мне задолжал!

– Что?! – Я покраснел от злости, замечая, как припрятывает фотографию моей супруги.

– Помнишь день моей свадьбы? – Пятясь назад, спросил он. – В пьяном угаре ты пытался пожелать нам счастья, но, увы и ах, не смог выговорить и пару фраз. Мать всю душу из-за тебя вымотала! Отец верил тебе и доверял, а ты как яд, как чума! Ты отравляешь своим присутствием жизнь, ты разносчик боли и слёз! Какого дьявола ты угнал батин грузовик и разбил его?!

Глаза Малахия сверкали. Ещё минуту и он метнёт в меня молнией.

– Ну, скажи мне, дорогой брат, кто расхлёбывал всё это дерьмо?! Кто возился со штрафами и прочими расходами?!

– Ты нашёл меня, – тихо сказал я, – чтобы забрать свои деньги?

Малахий треснул себя по лбу и покрутил у виска. Между тем я вывернул пустые карманы, – здесь банк или чековые книжки есть? Заметь, – я посмотрел по сторонам, – это мой персональный ад и тебе нет места среди неудачников!

Малахий обнажил свою ослепительную до презрения улыбку.

– Мэдарт, ты непревзойденный эгоист.

Он подошёл ко мне, я насторожился и ловким движением руки взял меня за запястье…

Летний день смешивался с придорожной пылью, оставленной от нашего грузовика. Узкая серпантинная дорога, извиваясь, убегала вдаль, создавая иллюзию бесконечного путешествия. Доехав до очередной заправки и налив полный бак, мы вновь отправились навстречу переменам застоявшейся жизни. Все мои мысли были о случившемся путешествии, о новой должности отца, что и послужила переезду из столицы в глухой пригород. Папа говорил: – это ненадолго всего лишь на пару лет, а мама впрочем, не настаивала на скором возвращении. Единственное, что её беспокоило эта моя учёба, и учёба моего младшего брата, на которую мы умудрялись опаздывать, а по правде говоря, попросту прогуливали.

Новый дом оказался лучше прежнего – огромный хоть в догонялки играй, но лучше в прятки, что мы и делали с братом, утаивая друг от друга всякие занятные безделушки. За нами теперь некому, да и некогда было смотреть. Мама целыми днями занималась какой-то вечно незавершенной уборкой, а папа пропадал допоздна, улаживая неадекватное распространение финансовых дыр. Грех при таком раскладе не прогуливать школу, но кто-то позавидовал и донёс, тем самым согрешив почище нас.

Сначала узнала мама, потом очень быстро разгневался папа, и мне с братом влетело по первое число. В такие моменты наша семья разом просвещалась, но на короткий срок. От переизбытка внезапного озарения, мы с братом превращались в послушных тружеников и тут же, задним ходом, на цыпочках проникали за стены своих комнат, где в тайне продолжали делать умный вид и складывать бумажных журавликов.

Тогда и сейчас я по-прежнему уверяю, что учёба и детство несовместимая вещь. Бывало, сидишь за партой, смотришь, замечтавшись в окно, отчего вся душа щебечет как птичка певчая и вдруг, ни с того ни с сего, учитель физики вызывает твою неугомонную душу к доске. Пристаёт к тебе как медведь к мёду, со своим вторым законом Ньютона, а тут бы ещё про первый вспомнить, но помнить нечего, ибо на меня не действуют силы науки. Отделавшись скомпенсированной двойкой, что уравновешивала учительский пыл, я равномерно удалялся в прямолинейном движении, пытаясь определить распространение оценки до ушей моего отца, которая явно имела ускорение, сконцентрированное в материальной точке моего преподавателя.

Помню, однажды перед сном мы с братом мечтали стать великими путешественниками, которые бы не побоялись плыть за шиворот горизонта, чтобы найти там кладбище забытых снов.

– Знаешь, – сказал он мне, – я бы мог стать космонавтом.

– Как инопланетяне? – Удивившись, переспросил я.

– Отец всё равно отдаст куда надо, а не туда, куда хочется мне.

Брат высунулся в окно и задрал голову. – Как ты думаешь, – спросил он, всматриваясь в звёздное небо, – они видят меня?