Как было показано выше, исторический успех Англии во многом был достигнут созданием для решения крайне сложных задач: финансовое регулирование, организация промышленной революции, управление колоссальной империей, – качественно новой в истории человечества производительной силы – науки. (В свою очередь стоит напомнить, что это стало возможным лишь благодаря уникальной ситуации скомпрометированности всех страт общества и его элиты, вынудившей привлекать к прямому управлению государством исследователей)

Понятно, что созданная в Англии наука была ориентирована на решение вопросов своего времени, свойственных прежде всего мануфактурному производству. Открытие законов механики, крупные физические открытия и разработка необходимых для этого разделов математики создала базис для создания средств производства, обеспечивших технологическое лидерство Англии.

Специфика тогдашних задач предопределила метафизический характер создаваемой и совершенствуемой для их решения науки: она рассматривала закономерности взятых по отдельности и в неизменности, без учета процессов их развития явлений преимущественно неживой природы, занимаясь прежде всего собиранием фактов и описанием явлений, а отнюдь не осмыслением их единства и процессов их эволюции.

Впрочем, этого было более чем достаточно для надежного обеспечения английского лидерства в тогдашнем мире (равно как и для развития сменявших друг друга конкурентов Англии – сначала короткое время Голландии, затем длительное время Франции).

Механистичность тогдашних научных подходов обусловила формирование атомистической картины мира и либерализма как доминирующей в соответствии с этой картиной идеологии. (Дополнительным фактором его расцвета именно в Англии являлась, как будет показано ниже, необходимость политического раздробления континентальной Европы, для чего надо было энергично создавать, пусть даже на почти пустом месте, и последовательно возбуждать локальные национализмы против империй, – а либерализм лучше всех других идеологических концепций соответствует решению подобных задач.)

Развитие промышленности привело к постепенному вытеснению из элиты европейских стран традиционной аристократии набирающей силу крупной буржуазией, что вызвало у аристократов естественную жажду если и не полноценного социального реванша, то, как минимум, прекращения снижения своей социальной значимости [65].

Однако для этого аристократам каждой сколь-нибудь значимой европейской страны необходимо было создать в качестве надежного источника своих высоких доходов собственную промышленность, причём (с учетом идущей полным ходом внутриевропейской конкуренции) значительно более эффективную и мощную, чем уже существовавшие в то время английская и французская [89].

А мировое лидерство Англии (до неё – Голландии и Испании) и конкурировавшей с ней Франции практически гарантированно блокировало возможность промышленного развития других европейских стран на уже достигнутом к тому времени технологическом уровне. Ведь, не имея крупных колоний (и даже гипотетической возможности захвата их), они, соответственно, не имели источников сырья и рынков сбыта.

В то же время для опережения лидеров путем создания более совершенного технологического базиса, для выхода на качественный новый уровень развития требовались новые фундаментальные знания: необходимо было создать принципиально новую науку, причём в первую очередь фундаментальную, для чего у большинства европейских стран не было культурных и управленческих предпосылок, позволяющих хотя бы поставить эту задачу.

В начавшей промышленную революцию и достигшей благодаря этому мирового лидерства Англии (как и в примыкавших к ней по уровню технологического развития Франции и Голландии) потребности в создании качественно новой науки не существовало и в принципе не могло возникнуть по тем же причинам, что и в настоящее время: такая наука сама по себе неминуемо породила бы новые технологии, которые подорвали бы мировое доминирование английских монополий, а тем самым – и саму Британскую империю в том виде, в котором она сложилась благодаря промышленной революции.

Источниками принципиально новой фундаментальной науки и, шире, порожденного ею принципиально нового мировоззрения, позволявших вырваться из колониальных по сути тисков английского либерализма, стали Германия и, в меньшей степени, Австрийская империя.

Они обе были лишены значимых с точки зрения участия в глобальной конкуренции колоний (и даже самой возможности захватить их) и эксплуатировались (хотя и не прямо, а опосредованно, через финансовые механизмы и заведомо неэквивалентную торговлю) Англией за счет её подавляющего технологического преимущества, однако решали после революций 1848–1849 годов полностью противоположные по сути задачи.

Если Германия находилась в процессе создания себя как некоего принципиально нового политического целого и нуждалась поэтому в новой науке как инструменте самосозидания, то Австрийская империя раздиралась жесточайшими внутренними национальными противоречиями и потому решала консервативную задачу самосохранения, а не революционную задачу рождения заново.

Именно это является фундаментальной причиной того, что Германия дала миру величайших революционеров XIX века – Гегеля и Маркса (не говоря об основоположнике физической экономии Фридрихе Листе), – а Австрийская (с 1867 года – Австро-Венгерская) империя в научном плане так и осталась безнадежной провинцией (за исключением технологий социальной инженерии, с блеском отработанных на создании украинцев, геноциде русинов, управлении поляками и контроле за хорватами и словенцами), с большим опозданием ограничившись реакционным, но отнюдь не революционным Фрейдом.