Принципиально новым было прежде всего то, что в войне против русских – великого европейского народа (европейская принадлежность культуры которого и сегодня отрицаются идейными наследниками Гитлера, вернувшимися к власти в «коллективном Западе») – последовательно и систематически применялись те методы, которые до нацистов считались общественным мнением европейских стран приемлемыми только в колониальных войнах вне Европы.

Кроме того, принципиально новым являлось и «стремление низвести великую державу-соперника до уровня колонии для своих поселенцев, истребив коренное население, мешавшее колонизации. Такая радикализация колониально-империалистических традиций» [80] «последовательно вела саму Германию не только к военно-политической, но и к моральной катастрофе, атрофируя её духовную сущность» [217].

Совсем не случайно скрупулезное исследование, посвященное колониальному господству и социальным структурам в Германской Юго-Западной Африке, было в своё время осуществлено и опубликовано именно немецким центром изучения истории национал-социализма. В этой работе именно опыт колониального империализма в Африке вскрыл основные источники формирования в Германии сначала представлений о тотальной власти, а затем и её самой. Отношения, установившиеся между европейской «расой господ» и «туземцами», через некоторое время были перенесены и в саму метрополию, с неизбежностью породив широкое применение колониальных методов обращения с людьми уже в ней самой [136].

При этом во время укрепления и развития немецкого фашизма в образце, отнюдь не случайно избранном им для подражания, – Британской империи – расизм не только не утрачивал своих позиций по мере её ослабления, но строго наоборот: потребность в нём неуклонно возрастала.

Ведь расистская идеология, объективно противодействуя деколонизации, являлась ключевым фактором укрепления империи, всё более явно сознававшей реальность угрозы своего распада. «И наследие колониально-империалистических мотиваций в Британии – под видом “политики умиротворения” – стало решающим фактором, позволившим Третьему рейху осуществить агрессию» [80].

Фундаментальное отличие учителей и учеников, Англии и Германии заключалось в том, что, если в Англии расизм исповедовало само общество – и геноцид в колониях осуществляло оно же, с минимальной организацией и принуждением со стороны государства или вообще без оных, – то в Германии насаждение идеологии расизма и практическая реализация геноцида осуществлялись именно государством и были основой государственной политики.

Поэтому зверства носили всеобщий и массовый, тотальный, хорошо продуманный и организованный характер, ужасающий и по сей день. Если ключевые элементы теоретических построений нацизма имеют, безусловно, британское происхождение, то масштаб и организованность нацистской практики далеко опередили все британские «достижения» в этой сфере: ученики уверенно превзошли учителей.

Англия, в значительной (а во многих аспектах и решающей) степени способствуя формированию и победе нацизма в Германии, в целом сумела избежать его скверны. Породив чудовище и эффективно использовав его для достижения своих практических целей, английская элита отнюдь не стала его заложником, уберегла от него свой народ и даже, когда оно выполнило свою функцию и решило те из поставленных перед ним задач, на которые у него хватило сил, приняла посильное участие в его уничтожении – и, разумеется, торжественном присвоении связанных с этим заслуг.

Причины этого многообразны, поучительны – и заслуживают пристального внимания.

В психологическом плане фашизм является порождением инфернального ужаса буржуазии (прежде всего мелкой, преобладавшей количественно, но отнюдь не только её) перед своей социальной смертью, которой она вынуждена была смотреть в лицо и от которой она пыталась скрыться вовне, в беспощадную агрессию. В Германии этот ужас был порожден очевидной реальностью: с одной стороны, безысходностью и беспомощностью Веймарской республики, качественно усугубленной катастрофой Великой депрессии, с другой – во многом вызванным именно ими подъемом политической борьбы рабочего класса за свои права.

Нацизм, таким образом, был крайней формой реакции буржуазии на осознаваемую ею с беспощадной ясностью угрозу своего уничтожения: социального – из-за обнищания, политического – в силу обострения классовой борьбы.

В Англии социально-экономический и, соответственно, политический кризис протекал неизмеримо мягче, так как по-прежнему колоссальные ресурсы колоний (в том числе и выкачиваемые из той же Германии в качестве репараций) обеспечивали власти ресурсы, необходимые для поддержания приемлемого уровня жизни (и сохранения жизненных перспектив, что не менее важно), с одной стороны, среднего слоя общества (включая социально менее значимую в метрополии огромной колонии, чем в Германии, мелкую буржуазию), а с другой – рабочего класса, который отнюдь не доводился до отчаяния даже в самые напряженные с точки зрения экономической конъюнктуры периоды.

Не менее важным представляется и то, что наличие огромных колоний (воспринимавшихся обществом, в отличие от германских, как часть единого с метрополией жизненного пространства) давало постоянную возможность канализации избыточной социальной энергии любого рода, которая в Германии, будучи заперта в стране, оказывала колоссальное воздействие как на политические процессы, так и на психологическое состояние общества.

В частности, нацизм, последовательно следуя Ницше, не оставлял человеку как таковому места между недочеловеком и сверхчеловеком [246].