При этом формальная обоснованность международных договоров, подрывающих их интересы, выталкивала породивший титанов философской логики народ в принципиально алогичный романтизм, крайне настороженно относящийся не только к размышлениям о возможных последствиях тех или иных действий, но и к любым размышлениям как таковым.

Если разного рода слабеющие империи периодически занимали место «больного человека Европы» (хотя сказано это – со всем основанием – было про Османскую империю периода её агонии), Германию можно с полным правом назвать «обиженным человеком Европы», – и эта обида стала причиной в том числе системного неприятия ее представителями спасительного для других народов (в первую очередь, конечно, англичан) прагматизма.

Прагматизм англичан выражался в том числе и в ясном понимании того, что их власть должна опираться не только на голое насилие, но и на моральную силу, что оказывало дополнительное смягчающее влияние на британский империализм (и, хотя христианство и его миссионеры часто создавали досадные для власти помехи, а порой и вовсе казались угрозой колониальному господству, Британская империя сохраняла и поддерживала их как ещё один, духовный стратегический контур своей власти, – причём не только внешней, над колониями, но и внутренней, над собственными социальными низами и собственной элитой).

Перед Первой мировой войной «История английского патриотизма» с потрясающим (особенно с учетом изложенного выше) лицемерием, но в совершенно очевидных сугубо управленческих и политических целях описывала Британскую империю «не только могучей… но также бескорыстной и христианской. Ведь… величие и душа конституции – свобода. Судьбой Британии ещё может стать создание образца империи… через посредство любви» [362].

Даже для отчаянного строителя и идеолога империи Родса Бог стоял, безусловно, выше Англии (хотя Англия, разумеется, была для него неизмеримо выше всего остального человечества). Прагматично указывая на практический смысл религии: «религиозная сторона политики» должна «предохранить… империю от… превращения в воплощенного демона, подверженного амбициям беззакония и бессердечной любви к золоту», – он тут же подчеркивал необходимость «быть империалистом не только исходя из простой… гордости своей расой, но и потому, что… империя является проводником. Справедливости, Свободы и Мира во всём мире».

Это не было одной лишь только пропагандой и даже простой констатацией самоочевидного факта (так как крупные государства, обеспечивая стабильность и большие рынки, действительно создавали большие предпосылки для развития, чем мелкие), но опиралось на жесткие представления о непременных, исходящих непосредственно от Бога обязанностях: «распространение Справедливости и Свободы являлось условием избранности англосаксонской расы Богом» [329].

По-ветхозаветному считая себя богоизбранным народом (в этом, но отнюдь не только в этом протестантизм является прямым наследником иудаизма), англичане связывали это не только со своими привилегиями, но и с возложенными ими на себя (или возложенными на них Богом по договору с ними [139] ) неотъемлемыми обязанностями.

Хотя принадлежность к британской расе воспринималась как естественный, природный источник права на власть над всеми остальными людьми, это право само по себе было обусловлено необходимостью придерживаться моральных стандартов. Имперская власть должна была опираться на моральную силу. Подразумевалось, что «высокомерие, несправедливость, бессердечие и несоблюдение долга среди людей, облеченных высшей властью, являются нарушением Божественной воли…, за это последует возмездие» [283].

Даже частные школы Англии, предельно жестоко готовившие вымуштрованных колониальных чиновников и вызывавшие нескрываемое восхищение Гитлера, пропагандировали идеи милосердия, попросту невообразимые для нацистов [80]. Их директора, будучи последовательными империалистами, часто наставляли учеников следующим образом: «Уважение [со стороны] сильных по отношению к другим – …святость», «по закону Христа, сильные являются слугами слабых» [352а]. «Если мальчик оказывается слабее, пусть даже он и неправ, не нападай на него вместе с другими. И если ты не можешь прийти ему на помощь (или сделать его мудрее), запомни: он нашел в мире нечто, за что будет бороться и страдать, и именно это тебе следует сделать для себя; думай и говори о нём с нежностью» [225].

Таким образом, как это ни парадоксально, «британские правящие классы воспитывались в атмосфере, в которой беспощадная жестокость уживалась с постоянными напоминаниями о необходимости быть добрым» [364]. В Англии, в отличие от нацистской Германии, прямые публичные призывы к открытым зверствам были невозможны.

Пусть и во время своего нахождения в оппозиции, а не во власти, либералы настойчиво и последовательно предостерегали: «Англия… пребывая в контакте со… многими слабейшими расами, в проклятой гордости кровью, цветом кожи или империей. [могла впасть] в соблазн позабыть, что всё это не уменьшает, а усугубляет обязанность быть человечными» [262]! «Наш долг – действовать во благо тех слабых человеческих существ, для которых мы исполняем роль почти что Провидения; великая, данная нам свыше обязанность – действовать в пользу народов, наших подданных, наш долг – …оправдать нашей справедливостью наше мировое господство» [80].

Понятно, что идея необходимости оправдывать своё господство хоть чем-то, кроме прямой силы (да ещё и справедливостью), глубоко христианская по своей природе, сама по себе была до непонятности чужда нацистам и, более того, противоестественна для них, – во многом в силу так и не завершенной христианизации Германии и её глубокой языческой ментальной подкладки [95].

Беспощадная эксплуатация колоний укреплялась религиозным в своей основе (и предельно прагматичным по своему стратегическому смыслу) чувством приобщения «пребывающих во тьме» туземцев к просвещению и свободе, оцивилизовывания и упорядочивания их жизни.

Как минимум до начала Первой мировой войны британское восприятие «расового превосходства» основывалось на глубоком сознании своей ответственности перед «невежественными и дикими» жителями контролируемых ими колоний, в принципе недоступном нацистским выскочкам.

Даже после того, как В. И. Ленин начал мировую революцию, а Вудро Вильсон – формально для защиты от неё – провозгласил право народов на самоопределение, тем самым объявив Британской империи идеологическую войну на уничтожение, в результате чего главным практическим приоритетом Британской империи стало вульгарная самозащита, «бремя белого человека» отнюдь не стало ни пустой метафорой, ни пропагандистским лозунгом.