– Эта восходящая партия постепенно… охватила всех самых интеллектуальных и добродетельных лидеров и почти всех трезвых, организованных и интеллигентных людей сообщества в целом, – пишет в своей «Истории Франции» Жан де Сисмонди, швейцарский историк конца ХVIII – ХIХ веков.

Если католическую партию возглавляли Гизы, то во главе гугенотов (французских протестантов) стояли Антуан Бурбон, герцог Вандомский, его брат, принц Конде, и трое братьев из рода Шатийон: кардинал Одетт, адмирал Гаспар Колиньи и Франциск д'Андело, генерал-полковник французской пехоты, которые являлись родными племянниками коннетабля Монморанси.

Женитьба Франциска II на Марии Стюарт, королеве Шотландии, сделала в то время её дядьёв, герцога Франциска де Гиза и его брата кардинала Карла де Гиза, абсолютными «хозяевами короля и королевства». Они также заключили тесный союз с испанским кабинетом министров.

Зять Рене был жестоким и фанатичным человеком, но, в то же время, храбрым и умелым военачальником, и до последних лет жизни его нельзя было обвинить в вероломстве. Интересно, что, возглавив католический лагерь, он совершенно не разбирался в религиозных вопросах. Так, Теодор Беза, помощник Кальвина, рассказывал следующий анекдот: герцог Гиз нашёл копию Священного Писания во время резни в Васси и передал его своему брату-кардиналу как доказательство безбожия гугенотов, не зная, что это за книга. Тем не менее, он был менее кровожаден, чем его брат, кардинал Лотарингии, который не смог сослаться на невежество, чтобы смягчить свои поступки в качестве Великого инквизитора Франции. Завистливый и недобрый, кардинал получил так много материальных ценностей от Церкви, что его враги справедливо утверждали:

– …неудивительно, что сын дома Гизов защищал её дело с такой упорной горячностью.

В глазах Карла все средства были хороши для получения власти, и когда он обладал ею, он никогда не стремился использовать её для облегчения жизни других.

– Бич своего времени! – так отзывалась о нём Жанна д’Альбре, дочь Маргариты Наваррской.

Недаром французы всегда смотрели на Гизов как на иностранцев, происходивших из Лотарингского дома, а принцы крови не желали мириться с узурпацией ими власти. К сожалению, глава гугенотов, Антуан Бурбон, в результате своего брака с Жанной д'Альбре получивший во владение маленькое королевство Наварру, при благородном и величественном облике, изящной, приветливой и открытой манере поведения, всё же обладал ограниченным умом. Поэтлому, несмотря на личную храбрость, не подходил для соперничества с сильным врагом. Его брат Карл, кардинал Бурбонский, был не менее слабохарактерным и ещё более тупым. А Людовик, принц Конде, третий брат короля Наварры, хотя «даже по признанию его врагов, обладал в высшей степени всеми качествами, которые делают героя героем», был слишком невежественным и любил удовольствия, из-за чего легко поддавался на хитрости своих врагов.

Результатом столкновения двух враждующих партий стал заговор в Амбуазе, когда гугеноты решили освободить молодого короля от власти Гизов. Однако заговор провалился, после чего начались казни, во время которых погибло не менее тысячи двухсот жертв, чтобы усилить власть Гизов.

Когда король и его юные братья поднялись на трибуну в Амбуазе, чтобы присутствовать во время казни, кардинал Гиз указал им на жертвы и со злобной радостью произнёс:

– Смотрите, сир, это дерзкие негодяи! Страх смерти не может умерить их гордость и злобу: что бы они тогда сделали, если бы Вы оказались у них в руках?

В отличие от своего деверя, Анна д'Эсте, герцогиня де Гиз, вся в слезах, спустилась с балкона в апартаменты королевы-матери, у которой она искала сочувствия. Увидев её в таком состоянии, Екатерина Медичи спросила:

– В чём дело? И что же случилось, что так расстроило Вас и вызвало такие странные стенания?

– У меня есть все поводы в мире для моей скорби, – ответила дочь Рене, – ибо я только что стала свидетельницей самой прискорбной трагедии и страшной жестокости, проявившейся в пролитии крови невинных и добрых подданных короля, так что я не сомневаюсь, что вскоре какое-нибудь великое несчастье постигнет наш дом из-за этого, и что Бог полностью уничтожит нас за жестокость и бесчеловечность, которые совершаются.

Историк добавляет, что эти замечания были тщательно записаны и доведены до ушей её мужа, вследствие чего она подверглась с его стороны очень грубому обращению.

Из Амбуаза двор переехал в Блуа, а затем – в Орлеан. Так как многие гугеноты назвали под пытками вожаком заговора принца Конде, тот явился вместе со своим братом к королю, желая оправдаться. Они обнаружили Франциска II в окружении Гизов и капитанов его гвардии. Тем не менее, король лично проводил их в кабинет королевы-матери, которая, верная своему стремлению к независимым действиям, приняла принцев Бурбонских с видом притворной скорби.

– Затем, – пишет Гонсалес Давила, испанский историк ХVII века, в своей «Истории гражданских войн во Франции», – король повернулся к принцу Конде и в резких выражениях пожаловался, что, хотя он никогда не причинял ему ни увечий, ни жестокого обращения, принц, пренебрегая законами человеческими и божественными, несколько раз поднимал против него своих солдат, развязал гражданскую войну… пытался захватить врасплох его главные города и, короче говоря, замышлял заговор против его жизни и жизни его братьев.

Храбрый Конде смело ответил, что это клевета, придуманная его врагами, и что он может доказать свою невиновность.

– Что ж, тогда, – сказал Франциск II, – чтобы узнать правду, необходимо будет действовать обычными методами правосудия.

А затем, покидая зал, он приказал капитанам гвардии арестовать Конде. Екатерина Медичи же попыталась утешить короля Наварры, заметив:

– Тяжело быть обманутым собственным братом.

Антуан, застигнутый врасплох, мог только жаловаться и увещевать королеву-мать, которая в ответ всю вину возложили на герцога де Гиза. Хотя король Наварры не был арестован, с ним обращались как с заключённым, его секретарь также был схвачен и вынужден был выдать письма и бумаги своего хозяина. Но через несколько дней после заключения принца Конде в тюрьму на сцене Орлеана появился ещё один персонаж. Рене, только что прибыв из Феррары, поспешила засвидетельствовать своё почтение своему внучатому племяннику, молодому французскому монарху. Это событие было сочтено заслуживающим того, чтобы английский посол, Николас Трокмортон, уведомил свою госпожу, королеву Елизавету I, в депеше, датированной «Орлеан, 17 ноября»: