Дома Бурого тоже не оказывается, так что в “Беркут” возвращаюсь в самом убийственном из настроений.

И если безопасники мне не скажут, куда делась Олеся…

— Алексей Глебович!

Торможу с опозданием, уже у лифта. Ресепшен приходится трижды повторить моё имя, но останавливаюсь только когда она слегка трогает ха рукав.

— Что.

— Лев Владимирович здесь, приехал двадцать минут назад. Вы просили сообщить, — сдувается она к последнему слову.

Остовин здесь.

Лев, мать его.

— Отлично. Спасибо.

Поднимаюсь к себе.

— Ты оформила Остовину отпуск? — усмехаюсь с порога.

Лапочка привстаёт со стула, настороженно смотрит, как я иду в комнату отдыха.

— Да. Тигр, я не знаю, что происходит, но, может, лучше вам сейчас…

— Лучше не слушать непрошенных советов.

Останавливаюсь в дверях.

— И готовься к тому, что Остовин уйдёт на больничный. Придумай кем заменить его в дежурстве и на выездах.

— Тигр!

— Я всё сказал.

Лапочка бледнеет. Но когда я возвращаюсь к ней уже в беркутовской тренировочной форме с эмблемой компании на спине, она почти пришла в себя. Сидит, молчит, губы сжаты в тонкую линию.

— Я в зал часа на два. Все просители пусть идут лесом. Если явится Бурый, пусть сразу поднимается ко мне. Если позвонит, пусть в темпе вальса приезжает сюда.

Но она продолжает изображать из себя мебель.

— Лапочка!

— Да, — цедит сквозь зубы. — Я поняла.

Супер. А то ещё чуть-чуть и я начну лупить кулаками стену уже здесь.

— Только женщина — не повод уничтожать друг друга, — догоняет меня уже у лифта.

— Серьёзно? — полуоборачиваюсь с усмешкой. — И это говорит женщина, ради которой уничтожили половину города?

Слышу злое ругательство за спиной.

— Тигр!

Но мне уже плевать. Я точно знаю, где найти Остовина. И точно знаю, что он меня ждёт.

***

Официально “Беркут” занимает два этажа, неофициально четыре. Почти весь третий отдан под зал, тренерские и раздевалки. Всё современное, эффективное и очень дорогое.

Треть зала занимает ринг, треть тренажёрка, оставшееся место отдано под маты и прочую лабуду. Одна стена полностью закрыта зеркалами. Панорамные окна в пол открывают вид на один из спальных районов города.

Светло. Тепло. Пусто.

Почти — в районе ринга тусуются несколько парней из второй очереди, которых я не помню по фамилиям. Вторая очередь — те, кого приняли в “Беркут” уже после открытия. Надёжные, доверенные, но не так приближены ко мне, как Хищники.

А ближе всех к рингу, опираясь на него спиной, стоит Остовин. И если парни не замечают моего приближения, то он отслеживает, стоит мне появится в зале.

Подбирается, сжимает челюсти.

Что, родину не продам?

Собственно, куда он увёз Олесю, выяснят и без этого.

Важнее другое.

Я его раскатаю сейчас нахер.

Когда мне остаётся шагов пять, парни поворачиваются.

— О, Алексей Глебович.

— Добрый день.

— Будете тренироваться?

— Возьмёте в спарринг?

Угу. Будет им спарринг. До первой крови.

В отличие от остальных, Остовин молчит и ждёт. Серьёзно думает, что я буду выбивать из него адрес и подробности?

Чувствую, как нагнетает внутри. Вхерачить бы сразу по правильной физиономии, но остальным ни к чему знать про наши личные тёрки.

Лёгкие работают мехами, прогоняют через себя столько кислорода, что недалеко гипервентиляция.

Усмехаюсь.

Адреналин впрыснулся в кровь ещё этажом ниже. И сейчас медленно, но верно подводит к кровавой бане.

Моя девочка.

Замахнулся на моё — пиздец тебе.

И будь на месте Остовина любой другой, уже закопали бы в ближайшем лесочке. Но он другое дело.

Друг. Почти брат. Тот, с кем делили последний глоток воды на двоих.

И смерть.

Вот куда ты полез, идиота кусок!

— Тигр, — кривится Остовин.

Счастья полные штаны.

— Составишь компанию.

Должно звучать как вопрос, но смысл. Мы оба знаем, что драке быть. И пусть лучше здесь, где у него есть шанс, что меня оттащат в критический момент.

Забота, сука, о кадрах.

Остовин кивает, но на ринг мы не идём. Ринг — это борьба по правилам. А нам нужно другое.