И, если уж речь зашла о труде, то нельзя не отметить точность и ловкость высокопрофессиональных движений эпилептоидов, которые нередко специально, изо дня в день, без устали отрабатывают необходимые им двигательные навыки. Результатом этого становится впечатляющая рациональность их двигательной активности, не допускающая лишних затрат времени и энергии на выполнение работы. И здесь эпилептоиды, по своему обыкновению, разумно экономят усилия.

Я был знаком с ассистентом выдающегося кардиохирурга Г.М. Соловьёва. Чтобы не отстать в мастерстве от своего босса и учителя, этот молодой врач, Александр, по примеру самого Соловьёва, в очень короткий срок (за полгода, не больше) научился играть на фортепиано.

Но ещё более потряс меня рассказ нашего общего знакомого, что Г.М. Соловьёв и этот Александр наловчились «накладывать заплатку на межжелудочковую перегородку» (как назвал мой знакомый операцию по устранению врождённого порока сердца) за сорок пять секунд! Представляете, насколько точны, согласованны и рациональны были при этом их движения?! Ради этого они и тренировали пальцы на клавиатуре музыкального инструмента.

Эпилептоиды, с их неприветливым отношением к большинству людей, чаще мрачноваты, несловоохотливы. По-настоящему они раскрываются в ситуациях, насыщенных агрессией, угрозой для жизни и здоровья (силовое противоборство, экстремальный спорт, сражение).

Создаётся впечатление, что именно тогда они живут по-настоящему, в полную силу.

Поведенческие особенности эпилептоидного радикала. Вспоминается детство. Пионерский лагерь на берегу Чёрного моря. В комнате жилого корпуса обитает дружная компания: четыре мальчика, каждому по двенадцать лет. Один из нас (кажется, его звали Игорь) – мальчик внешне спортивный, собранный, аккуратный – получил как-то из дома посылку. Он приехал в лагерь из сравнительно близкого к морю Краснодара, поэтому посылка дошла быстро. Нам – москвичам – родители ничего не присылали. Это было не принято. А так хотелось! Посылка была доверху набита разными вкусностями: конфетами, печеньем. Игорь высыпал её содержимое на кровать. Мы уже были готовы наброситься на эту гору сластей, как саранча, но воспитание заставляло молча ждать, пока хозяин посылки не предложит нам угоститься.

Между тем Игорь не спешил. Он, на глазах у нас – своих товарищей, стал пересчитывать и сортировать конфетки: карамельки к карамелькам, шоколадки к шоколадкам. Так же он обошёлся и с печеньем. Минут через десять на кровати, вместо прежней горы, сформировались аккуратные кондитерские горки на некотором расстоянии одна от другой. Игорь вооружился карандашом, взял листок бумаги, поколдовал над ним и… стал очень серьёзным.

«Пацаны», – сказал он, – «здесь девяносто шоколадных конфет, сто двадцать карамелек и сто двадцать штук печенья. До конца смены нам осталось пятнадцать дней. Нас четверо. Значит, в день мы можем съедать каждый по полторы шоколадных конфеты, по две карамельки и по два печенья. Правильно?» Мы остолбенели. Хотелось закричать: «Нет, неправильно! Давай сметём всё сразу!» Но Игорь смотрел на нас спокойно и неумолимо. Его взгляд был красноречив: «По-другому нельзя, ребята. По-другому нам не хватит».

И мы были вынуждены согласиться. И съедали ровно по три с половиной конфетки и по два печенья в день с пугающей регулярностью. Даже тогда, когда от голода (несмотря на приличную кормёжку, есть хотелось постоянно) мы, казалось, готовы были на стену полезть или с кулаками – на Игоря. От расправы над товарищем и от разграбления посылки нас удерживало, пожалуй, чувство невольного уважения к этому человеку – ещё маленькому, но уже такому стойкому и справедливому. Он ведь тоже был не из железа сделан. Ему не меньше нашего хотелось есть. Но он ни разу не съел присланных ему сластей больше, чем мы.

Где он сейчас, этот Игорь? Надеюсь, в жизни у него всё сложилось хорошо.

Не менее интересно, как сложилась жизнь у тех, кого судьба соединила с Игорем – по работе, в семейных отношениях, в соседстве. Потому что в описанном выше поступке этого человека весьма ярко проявился эпилептоидный радикал.

Да, это радикал аккуратистов, организаторов, распределителей ресурсов, моралистов, а также тех, кому человека убить, что спичку сломать. Однако не будем драматизировать ситуацию. Хотя, как не драматизировать, если она такая и есть.

Эпилептоидный радикал и восхищает, и пугает одновременно. Парадоксально, но это, по возможным социальным последствиям, и самый созидательный, и самый разрушительный радикал из всех, присутствующих в характере человека.

Сложно рассказать обо всех качествах поведения, формирующих эпилептоидную тенденцию, – настолько они многообразны. Но и упустить ничего нельзя – так все они значимы для социальной адаптации. Придётся пойти эпилептоидным путём и осуществить рабочую классификацию черт характера, произрастающих из этого радикала.

Вначале назовём три главных его «ветви»: 1) мизантропия (неприязнь к людям); 2) организаторские способности; 3) дотошное внимание к деталям, к мелочам (во всех смыслах).

Эти «ветви» дают многочисленные «побеги», переплетающиеся, взаимовлияющие, создающие сплошные суровые и жёсткие «заросли» эпилептоидности. И всё это произрастает, повторим, из одних и тех же внутренних условий психики.

Тугоподвижность и сравнительно невысокая энергетика нервной системы эпилептоидов приводят к потере темпа обработки информации. Это нам уже известно.