– Будто я люблю! – хмыкнул Макс. – Это суровая необходимость! И не важно, где ты дерешься – на словах в суде или на кулаках в переулке. Суть одна – не будь жертвой! Бей первым. Пострадавших никто не жалеет. Пострадавшие всегда сами во всем виноваты. Чем человек слабее, тем больше он виноват. Если он молодой, то он кругом виноват! Потому что с пещерных времен изменилось не так уж много. Инстинкты остались те же. Особенно инстинкт пинать слабого и оправдывать сильного, чтобы и тебе от него не прилетело.

Запищала напоминалка в телефоне раздолбая Гарика. Раздолбайство не мешало ему со всей ответственностью подходить к обеденному перерыву. Женевьева и Таня ушли в закусочную следом за ним.

– Как днюху отмечать планируешь? – поинтересовался Макс.

– Соберемся у меня или где-нибудь. А потом уеду. Не знаю пока, куда. В Прагу, скорее всего. Той зимой еще хотел, думал Ксюшу прихватить. Но тогда сорвалось, а теперь… теперь она вряд ли захочет поехать.

– Виталь, я давно тебе хотел сказать – завязывай ты думать об этой Ксюше. Ты так скоро крышей поедешь. Ну не будет уже ничего! Сколько лет вы уже знакомы? Ещё до того, как начался этот невразумительный роман? Пять? Шесть? («Пять», – буркнул я). Если сразу не склеилось, то дальше уже бесполезно откачивать эти дохлые отношения! Чем дальше, тем меньше ты помнишь. А поскольку память первым делом отсеивает негатив, то, пережевывая эти светлые фильтрованные воспоминания, ты всё больше жалеешь о том, что было. Оправдываешь её, потому что хочешь вернуть прошлое. Но ты не вернешь.

– Может быть. Но я ничего не теряю.

– Ты теряешь время. Может быть, свое лучшее время. Забей болт и живи дальше! Из-за неё ты нормальных баб не видишь.

– Я вижу. А ты видел, к чему это привело.

– Сань, подключайся! У тебя на глазах человек хренью страдает, а ты уткнулся в свой комп.

Саша выглянул из-за монитора.

– Если тебя с нею связывает хоть что-то ещё, кроме секса и футбола, можешь смело на ней жениться!

– Что скажешь, Латыш?

****

Напряжение в сети скакало, и время от времени тусклый свет становился ещё тусклее, отчего в углы ложились серые тени. Я ещё не пробыл дома и часа, а мне уже хотелось уйти отсюда куда подальше.

Книжка не лезла в голову. Я то бесконечно читал одну и ту же строчку, то пробегал взглядом целые абзацы, не попуская их через мозг, теряя нить повествования. Я закрыл книгу и покосился на гору грязной посуды в мойке. Потом, стряхнув в мусорное ведро подгоревшее рагу, добавил к ней еще пару тарелок, заварил кофе и подошел к окну.

Дом напротив, увешанный громадными сосулями (неологизм от губернаторши. Оно и верно – уменьшительный суффикс тут ни к чему), будто осел в землю под тяжестью снега на крыше. За ним снеговыми горами сгрудились облака. Дымила невидимая мне труба теплоцентрали и густой розовый дым резал пополам морозную черноту. Я отхлебнул кофе и удивился тому, как быстро он остыл.

В этот момент свет погас. Глухая темнота вспыхнула за стеклами домов на той стороне улицы, и несколько секунд передо мной стоял, дыша холодом в лицо, мрачный призрак блокадного города, который неохотно исчез, когда лампочки вспыхнули снова.

Если мне и прежде было неуютно, то теперь все во мне умоляло «пойдем отсюда!». Конечно, мороз минус двадцать два, но ведь можно просто покататься на машине. Свет снова моргал, с лестницы тянуло дымом какой-то ядреной «Примы». Тьфу, черт, не могу больше! Если можно уехать, зачем заставлять себя терпеть? Я натянул джинсы и свитер, накинул дубленку, взял ключи… Кот появился в дверях, непонимающе и недовольно глянул на меня и уплелся назад в комнату.

На первом этаже парадного я увидел то, чего давненько уже не видел – заросшую густым инеем входную дверь. Сел в машину, немного прогрел мотор, выехал на улицу и остановился. Никуда не хотелось. Но все окна снова разом погасли, и подгоняемый их темными взглядами, я нажал на газ.

Девушка пела, прикрывая глаза, меняясь с каждым выдыхаемым ею звуком. У неё был чуть надтреснутый приятный голос, французские слова песни птицами срывались с её тёмных губ. Она закидывала голову назад, выгибалась, её длинные руки извивались и ломались, и я не представлял, как ещё можно двигаться, исполняя эту песню.

Она, стоящая у микрофонной стойки, на притулившейся в углу зала маленькой сцене, заполняла собою всё – умолкли разговоры, затаились официанты, стих стук вилок о тарелки. Есть сейчас было настоящим кощунством, слов всё равно никто не стал бы слушать. Это были её минуты.

Ресторан полон, за столиками теснятся компании, и только за моим у самой сцены свободно. Я давно закончил ужинать, сижу, откинувшись на спинку кресла, вытянув под столом ноги и насыщая окружающее пространство табачным дымом, не отрываясь смотрю на неё. Впрочем, нет – иногда закрываю глаза, и тогда всем моим сознанием целиком владеет её голос.

Её изящное тело обтягивало короткое чёрное блестящее платье, лицо обрамляли длинные гладкие волосы с чёлкой до бровей. Песня закончилась, волшебство оборвалось, и в этот же момент воображение заработало в привычной для себя манере. Я попытался вытряхнуть из головы плоды его бурной деятельности, но в этот момент девушка попрощалась со слушателями и скрылась за баром.