Юные Шишкины из восьмого класса талантливо выписали темный ельник, дорисовав косматые колючие лапы к приколоченным горбылям – очень естественно получилось. Задний план как будто вторгался в школьный коридор через третье измерение.

А вон, скрытые за медными сеточками, доносят озвучку войны маленькие динамики: глухо бухает далекая канонада, трещат пулеметные очереди…

Детские голоса легко заглушают суровый саундтрек, но вот, в кратком промежутке между дикими индейскими кличами, узнается вой пикирующего бомбардировщика, и октябренок, остриженный под полубокс, растерянно смолкает, озирается – и слышит басовый дуплет взорвавшихся авиабомб...

Первые дни стенд буквально облепляла мелкота, глазея восторженно и робко. Я гордился…

– Дюша!

Ко мне подбежала Мелкая, тревожно заглядываясь, перехватила мою улыбку – и воссияла.

– Дюш, скоро у Софи день рожденья! Она очень просила, чтобы я тебя позвала! Придешь?

– А как же! – расплылся я еще шире.

– Только она сказала, чтобы без подарков!

– Ну, ты же понимаешь… – притворно завздыхал я. – У меня так не получится!

– Понимаю! – выдохнула Тома, и залучилась еще пуще.

Тот же день, позже

Ленинград, проспект Газа

– Тут всё портит дурацкая примета! – поморщился я, осторожно свинчивая крышечку шестигранного солдатского пенальчика из черного бакелита. – Среди красноармейцев слух прошел, будто бы тот, кто заполнит бланк о себе, обязательно погибнет. Поэтому большая часть «смертных» медальонов пуста. Находились, конечно, люди поумнее, посильнее духом, не подверженные суевериям. Они знали, на что идут, и не хотели, чтобы их схоронили, как «неизвестных солдат». Да и их семьям помогли бы… Ну, этот пенал почти «новый», открывается легко, и он единственный такой. Остальные приходилось вскрывать по специальной методе… Совали медальон в тиски, надрезали ножовкой, сжимали – и тот распадался. Но, если бумаги налипали на стенки пенала, тогда… один держит лупу, а другой длинной, такой, иглой осторо-ожненько отделяет листочек… и пинце-етиком его…

– Потеешь, как в июле на солнце! – вырвалось у Пашки. Чернобурка глянула на него, и комиссар стушевался.

– А что там… внутри? – тихо спросила Лапкина.

– А внутри – свернутый трубочкой бланк и квитанция о сданном паспорте… За тридцать шесть лет вода разъела бумагу и почти стерла текст. Даже развернуть листок – проблема! Мы его тогда в кювету с природной водой – ни в коем случае не водопроводной, иначе хлорка «убьет» надписи! – и потихоньку раскручиваем. В худшем случае выдерживаем в десятипроцентном растворе глицерина, а уже затем ме-е-едленно расправляем, всё теми же иглами. Лепим на лист бумаги, чтобы высох, и закатываем в пленку…

Поисковики, окружившие длинный лабораторный стол, гордо переглядывались. Вероятно, именно сейчас, в клубе, они ощутили значимость своих весенних трудов.

«Раскопки по войне» – это вам не сбор макулатуры!

Я мельком оглядел стеллаж во всю стену, и до потолка. Думал, грубо выйдет, как на складе, но нет – отшлифовали, залакировали…

– Вот, тут сохранился листочек, исписанный красным карандашом. Мы разобрали едва треть букв, а потом… – я уложил серую книжку красноармейца под стекло, и включил ультрафиолетовую лампу. – В отраженном свете разобрали почти всё! А вот, если записывали обычным, графитным карандашом или черной тушью, лучше подойдут инфракрасные лучи…

– Конгениально! – послышался громкий голос, и Чернобурка радостно встрепенулась, оборачиваясь.

В дверях стоял чернявый и весьма подвижный мужчина, улыбавшийся с некоей задорной наглостью.

– Жора! – воскликнула завсектором. – Я думала, ты уже не заедешь!

– Светик, ну как же я тебя брошу! – заворковал чернявый. – Как оставлю на растерзание этому племени младому, незнакомому!

– Не-е… – серьезно протянул Резник. – Мы Светлану Витальевну не обидим!

Смех прорвался сквозь смущение и сдержанность, приводя к общему знаменателю своих и пришлых, хозяев клуба и гостей.

– Нет, кроме шуток! – поднял руки гость. – Вы тут заняты по-настоящему важным делом. Таким, что… Э-э… Забыл представиться! – он небрежно щелкнул каблуками и резко поклонился в щегольской манере белого офицерика: – Минцев, Георгий Викторович! Света много рассказывала о вас… Нет, правда! Кстати, я тут немного постоял, послушал… Опознали кого-нибудь?

– Ну, у нас тут не совсем опознание, – бегло улыбнулся я. – Но кое-что есть. На двоих красноармейцев. Одного точно «вычислили». Боец указал фамилию, имя и отчество, год рождения и звание, уроженство, военкомат призыва, данные о семье и группу крови, как тогда писали, «по Янскому». Вот… – в моей руке зашелестела распечатка: – «Терентий Елизарович Кастырин. Красноармеец. Родился в тысяча девятьсот восемнадцатом… РСФСР, Горьковская область, Тонкинский район, деревня Вахрамейки…» Мы уже связались с сыном Кастырина, Семеном Терентьевичем, и сообщили, где похоронен его отец…

Кто-то из девчонок тихонько всхлипнул, а Чернобурка сказала вполголоса:

– Может, и не ко времени… Я там тортик принесла.

– Как это тортик может быть не ко времени? – изумился Паштет, и лабораторию клуба снова заполнил смех, вытесняя скорбные тени.

Пятница, 6 октября. Утро

Москва, площадь Дзержинского

Евгений Питовранов, для своих – Е Пэ, если и выглядел офицером разведки, то в ипостаси Джеймса Бонда. Безупречный костюм от лондонских портных, безупречные манеры… Холодный и цепкий взгляд аналитика. Этакий прицельный прищур…