– О, женщины...
– вздохнул я, - кто о чём... Между прочим, Тыблоко - далеко не самое плохое, что могло бы быть в нашей жизни.

– Знаю, - откликнулась Кузя разморённым голосом, - классная тётка. Но спуску ей давать нельзя.

Я насмешливо фыркнул и перешёл к вращению стопы в другую сторону. Смотреть при этом старался напротив, на книжные полки в шкафу, заставляя себя читать названия на корешках. Приходилось задирать голову - глаза своевольничали, желая получше рассмотреть трогательно беззащитные девичьи подколенные ямки.

– А наивного ребёнка ты зачем пугала?
– спросил я.

– Да не трогала я твою Мелкую!
– Кузя удивлённо приподняла голову.

– Я не о ней, - строго сказал я.

– А-а-а...
– протянула Наташа после некоторых раздумий.
– Поняла. Оно само.

– Само...
– проворчал, перейдя к растиранию основания пальцев, - а вот спросила бы Томка, за что тебе наказание, что бы пела? Или меня бы потом спросила о том же...

– А ты что, ей не рассказывал?
– неподдельно изумилась Кузя.

– Представь себе.

– П-ф-ф... Я была уверена...
– в голосе у Наташи появились виноватые нотки.
– Надо же... Удивил.

Она вывернула голову, словно пытаясь разглядеть себя между лопаток, и покосилась на меня.

– Самоуверенность - это основная угроза для тебя, - наставительно сказал я и начал сгибать ей пальцы то в одну и другую сторону.

– Соколов, - мелко захихикала она в ответ и уронила в изнеможении голову, - ты куда-то не туда смотришь. У тебя на потолке фресок нет.

Я молча похлопал ей по стопе, ещё чуть потеребил из стороны в сторону и взялся за вторую. Потом попросил:

– Не дразни Томку. Она пока за себя на должном уровне постоять не может.

– Ох...
– тяжело выдохнула Кузя, - да больно смотреть, как ты с ней мучаешься. Скорее бы уж натетёшкался... Ты мне, Соколов, между прочим, благодарен должен быть: я её на нужные мысли навожу. А то так до выпускного и будешь ждать.

Я аж замер, поражённый.

– А, так это была благотворительность...
– протянул язвительно и осуждающе покачал головой.
– Не надо, само вызреет.

– Парень, - повторила Наташа удовлетворённо.
– Упёртый. Неплохо.

Тот же день, раньше

Вашингтон, 17-я улица.

«Ох и страшная бабища, - внутренне содрогнулся Збигнев, принимая папку со входящими, - но не дура, не дура...».

– Да?
– слегка приподнял левую бровь и посмотрел сквозь переминающуюся сотрудницу.

В голосе проскользнула лёгкая неприязнь: несмотря на невысокий её рост и широкий стол между ними, эта женщина умудрилась угрожающе нависнуть над ним.

– Мистер Бжезинский, - она чуть склонила голову набок, став до неприличия похожей на сову, - я взяла на себя смелость направить вам одну свою идею. Прошу прощения, но...

Збигнев нетерпеливо кивнул, прерывая, и открыл папку:

– Хорошо, Мадлена, я посмотрю.

– Три последних листа, - уточнила она и обозначила пухлым мизинцем лёгкий указующий жест.

– Обязательно.

Её губы натянулись на зубы - вероятно, она считала это улыбкой. Бжезинский торопливо уткнулся в первый попавшийся документ, и помощница, наконец, удалилась.

«Отослать назад к Маски?[3] - уже не в первый раз за весну пришла к нему эта мысль.
– Раздражает, причём - серьёзно, как воспалившаяся заусеница».

Неприятие вызывало и манеры, и облик стервозной, страшноватой дамы Корбеловой.[4] Судя по сплетням, что притаскивала из политэмигрантских кругов жена, эта бабища сейчас благополучно «догрызала» своего мужа - внук газетного магната посмел не оправдать её надежд.

Сегодня идея спихнуть Мадлену обратно в бюджетный комитет Сената показалась Бжезинскому особо привлекательной.

«Решено: если ничего важного не написала, то отправлю назад, перекладывать бумажки».

Он решил не откладывать, сразу вытащил последние листы и вчитался.

– Хм...
– чуть скрипнуло, принимая его спину, массивное кожаное кресло. Збиг закинул ладони за затылок и уставился в окно.

Через неширокую дорогу, на крыше Западного крыла Белого Дома деловито копошились рабочие. Совсем рядом - можно даже различить брызги белой краски на темно-синих комбинезонах. Чуть дальше, за западной колоннадой, сквозь приоткрытое в парадную столовую окно были видны суетящиеся перед приёмом официанты. Резвился по кронам тёплый ветер, и рвались с флагштоков на север звёздно-полосатые полотнища - над Белым Домом, Федеральным судом, банком Америки, Казначейством...