– Завтра?
– мягко предложила Кузя.

Я молчал - этот разговор с Томкой я уже несколько раз проходил. Мой максимум - это «пять тибетских жемчужин»,[1] которые она вроде бы согласилась делать дома самостоятельно.

– Да ну...
– весело отмахнулась Томка и прижалась ко мне покрепче, - мне ни за кем бегать не надо.

Кузя чуть слышно хмыкнула и многозначительно посмотрела на меня. Я сделал вид, что глубоко о чём-то задумался.

Как ни странно, но несмотря на эту идущую через мою голову пикировку, мне было неожиданно хорошо. Тёплая весна, симпатичные девушки по бокам... И неожиданный майский прорыв в понимании модулярных форм - мне, наконец, удалось представить их как сечения пучков на пространствах модулей эллиптических кривых. Сразу всё пошло быстрее, локальные и глобальные поля я проскочил буквально одним рывком. На горизонте уже обозначились и Фрей, и Рибет, и я чуть успокоился: укладываюсь с Ферма в намеченный срок.

Я не тешил себя иллюзиями: найти меня сложно, но можно. Вот выйдут за рамки обыденных гипотез и, пожалуй, за пару лет найдут. За это время мне надо успеть обрасти броней всемирной известности... Издержки от моей возможной изоляции станут для Политбюро очень болезненны. Да и ЦРУ поостережётся острых вариантов - по крайней мере, пока не будут стопудово уверены по моей персоне.

«Да, это гонка наперегонки, - щурился я, - хорошо бы как-то их ещё специально запутать».

В общем, ощущение некоторого запаса хода в год-два дарило мне спокойствие - или хотя бы его иллюзию.

К тому же и тяжесть новгородских лесов воспринималась с ленинградских улиц иначе. Не легче, пока ещё нет, но... как-то оправданней. Жизнь вокруг во всех своих проявлениях оправдывала всё, и те смерти - тоже. Даже в бренчании трамвайной сцепки мне слышалось «не зря».

Оставалось извлечь такое же «не зря» из своей жизни.

Черт побери, могу я это или тварь дрожащая?!

– Чурбан бесчувственный...
– отозвалось пространство знакомым голосом.

Оказывается, мы уже дошли до Томкиного подъезда, а девушки успели объединиться и теперь совместными усилиями чехвостят меня.

– Задумался, - я с умилением посмотрел на них: руки в боки, глазки блестят наигранным возмущением.

Да, не зря...

– Чудо как хороши!
– чистосердечно признался я, сделал шаг вперёд и прервал Томку простейшим приёмом - поцелуем.

Она затрепыхалась, как рыба в подсачнике: на улице, среди бела дня, у её подъезда мы ещё этим не занимались.

– Дурак!
– воскликнула, отбившись, и заозиралась с тревогой. Потом неловко забрала у меня свой портфель и мешок, поколебалась секунду, вдруг чмокнула меня в щеку и убежала в подъезд.

– Да, Соколов, - ехидно улыбнулась мне Кузя и протянула свою ношу, - сочувствую, что ли...

– Зависть, Кузя, плохое чувство, - отбрехался я наставительным тоном.

– И правда - дурак, - припечатала она, неожиданно пойдя пятнами румянца.
– Пошли! А то ещё твоя Мелкая подумает на меня черт знает что - с неё станется.

– Да ну, не фантазируй, - махнул я свободной рукой.

Кузя хотела было что-то мне на это выпалить, но что - так и осталось тайной, потому что она извернулась и смогла в последний момент проглотить фразу, что уже почти соскользнула с кончика языка. Совершив этот трюк, она возмущённо повращала глазами, а потом как-то обмякла и с безнадёжностью махнула рукой:

– Парень. Это диагноз. Пошли, болезный.

Тот же день, чуть позже,

Ленинград, Измайловский проспект

– Соколов...
– стонала Кузя, цепляясь подрагивающей рукой за косяк, - ненавижу...

Бока её до сих пор запалённо ходили, хотя мы уже пять минут как не бежали; влажные пряди прилипли ко лбу и щеке. Второй рукой она потирала правое подреберье.

– Потом легче будет, - предположил я неуверенно, - да и пробежали-то всего ничего...

– Скотина...
– она тяжело осела на табуретку и наклонилась к кедам.
– Вот как чувствовала: не стоит помывка в твоей ванной того...

Мелкая уже скинула обувь и посматривала теперь на Наташу с улыбкой лёгкого превосходства.

– На, твоим будет, - я протянул Кузе большое вафельное полотенце.

С кряхтением и стонами та удалилась в ванную комнату. Мелкая проводила её взглядом и встала в тадасану,[2] а потом неторопливо перетекла в позу дерева. Ошибок не было.

– Отлично, - умилился я, - всего за две недели! Ты - большая умничка.

Мелкая довольно блеснула глазами и вдруг, ойкнув, заскакала на одной ноге.

– Опять?
– встревожился я.

– Ага, - виновато поморщилась, растирая левую стопу.

– Пошли, - кивнул я в сторону гостиной.

Бегала Мелкая быстро, легко и могла делать это долго, но порой у неё потом сводило стопы.

Я уселся в угол дивана. Мелкая прихромала следом, плюхнулась, перекатилась на живот и привычно закинула на меня голени.

– Сейчас, - сказал я, выгибая ей пальцы и стопу, - сейчас уйдёт.