Вечер того же дня

Москва, Ленинградский вокзал

Остывая от математического жара, я медленно вышагивал по перрону. Часы, проведенные в ГВЦ, как будто оживили меня, вернули вкус к настоящему и будущему.

Мы перебегали на двенадцатый этаж, поделенный на кабинеты, решали задачи, не поддававшиеся симплексу, крошили мелки, яростно строча, спорили, доказывали, восхищались и негодовали…

Лебединский, между делом, даже легкий ужин организовал – математики, не садясь, хватали бутерброды, давились всухомятку, и снова атаковали мой алгоритм – то в лоб, то с флангов.

Уже давно стемнело, когда разгоряченный Канторович поднял бокал за экономическую науку.

«Давайте лучше выпьем за математическую!» - предложил Лебединский.

«Ан нет, - мотнул головой Леонид Витальевич, - нужно пить за ту науку, которая нуждается в том, чтобы за нее пили!»

Ночной поезд подъехал тихонечко, будто подкрался.

– Со второго пути отправляется «Красная стрела» Москва – Ленинград…

Подхватив сумку, я протянул билет сонной проводнице.

– Третье купе, одиннадцатое место…

В купе уже кто-то вселился, устраивая лежбище на верхней полке, а я сел поближе к окну. По перрону спешили пассажиры, голосили провожающие, а меня вдруг накрыло мрачное веселье.

Я никогда не забуду альковных минут, проведенных с Олей. И никогда не расскажу о ней Томе… Вообще, никому.

«Вот, Дюша, и твой шкаф наполняется скелетами…»

Заодно решается еще одна проблемка… А то я всё голову ломал, заехать мне в июле в Винницу к Томе, или не заехать?

«Или», - нахохлился я.

Увидимся в сентябре. В школе…

…Без пяти полночь состав вздрогнул, лязгая железными сочленениями, и тронулся. Покатил, размеренно отмечая стыки.

Лениво застелив диванчик, я разделся и лег, натягивая простыню. Закрыл глаза. Тоска кака-ая…

«Спокойной ночи, Дюш!» - махнула хвостиком лукавая мыслишка.

Вагон качался, поскрипывая. Звенели рельсы, изредка взвизгивали реборды… Сумма переживаний росла, путаясь с дремотными видениями…

Сон всё обнулил.

Вторник, 27 июня. День

Ленинград, Измайловский проспект

Мою вялость и сумрачную неразговорчивость мама приписала волнению перед матолимпиадой. «Ох, это же такая ответственность!»

Папа держался версии попроще: «Переживает, что найдут замену для Лондона, и полетит не он!»

А я и не спорил. Вот, тоже интересный психологический выверт… Как раньше-то переживал: выпустят – не выпустят…

А сейчас во мне оседало тупое спокойствие.

Выпустят? Ну, и ладно. Не выпустят? Так мне и надо…

Нет, я бы не сказал, что «влачил в печали дни свои». Вот еще… Чтобы уйти от мира скорбей и тревог, я вплотную занялся решением гипотезы Таниямы, а математическое мышление не допускает никаких отвлечений, ослабляющих логический напряг.

Вообще, для математика характерно доминирование логической схемы рассуждения, доведенное до предела. Этому помогает лаконизм - благородная скупость доказательств, беспощадное отбрасывание всего, что не абсолютно необходимо для великолепной полноценности аргументации…

Затрезвонил телефон, обрывая неспешный ход мысли.

– Алло?

– Здравствуй, Андрей.

Мое отражение в трюмо вытаращило глаза.

– З-здравствуйте, Жозефина Ивановна… А вы где?

– В Пулково. Надеюсь, ты проводишь меня к Тамаре? Хоть с внучкой познакомлюсь…

Стреножив эмоции, обговорив время и место, я положил трубку. Запыхтел, успокаиваясь, и пожал плечами. Ну, и с чего так волноваться? Может, как раз всё к лучшему образуется…

Шустро обувшись и подхватив модную куртку-ветровку – сам сшил из джинсы – я выскочил за дверь.

Тот же день, позже

Ленинград, улица Фрунзе

– София – участковый врач, поступила в институт повышения квалификации, выучится на терапевта… - солидно излагал я цензурированную версию. – Они с Томой вдвоем снимают квартиру, а в августе должны переехать в свою…

– Понятно, - губы у Жозефины Гессау дрогнули в хитренькой улыбочке. – И кто из них – твоя девушка?

– Жозефина Ива-ановна! – затянул я, изображая обиду. – Вы что? К Томе я отношусь, как к сестре, а Софи слишком стара для меня… Это она сама так сказала!