– Всё в порядке, Миша! Тринадцать у тебя!

– Уф-ф! – облегченно выдохнул Рудковский, разом веселея.

– Ну всё, отбились! – хлопнул в ладоши тренер.
– Айда на ихний ланч! Сегодня в меню суп-пюре из зеленого горошка, картошка-фри и… - «Палыч» выхватил из кармана сложенный листок. – М-м… «Фиш энд чипс»!

– Рыба в кляре, - перевел я.

– А-а… Миша, хватит тюленить! Обед стынет!

Я первым покинул комнату. Шагал и тужился разбудить в себе восторг: «Ух, ты! Лондон! Блумсберри! Фиш энд чипс!»

Не получалось…

Тот же день, раньше

Москва, Курский вокзал

Фирменный поезд «Нева» прибыл на Курский вокзал в восьмом часу утра, однако свежесть ощущалась не слишком – июльское солнце палило вовсю, изгоняя малейший след ночной прохлады.

В купе они ехали втроем – Жозефина Ивановна и Софи заняли нижние полки, а Тома залезала на верхнюю. Ей это было в радость.

В истинное удовольствие!

«Взрослые» скучно бубнили о долгом пути к Севастополю, а девушка лишь улыбалась, бережно храня в себе счастливые приметы дороги. А сколько всего впереди!

Тула, Орел, Харьков! Крым! Море!

С трудом согнав блаженную улыбку с лица, Тома села, и обулась. Широковатые «походные» джинсы, сшитые Дюшей, были очень удобны – не мялись, и не сковывали движений. А в полукедах только и носиться – толстые подошвы будто сами подбрасывали длинные ноги, пуская в бег.

– Не доверяю я вагонам-ресторанам, - брюзжала нечаянная «бабушка», - травануться легче лёгкого…

– Ох, и не говорите… - вздохнула Софи, изображая «Софию Ивановну». – Надо будет по дороге выходить – на станциях вареную картошечку продают!

– С укропчиком! – понятливо заулыбалась Жозефина Ивановна. – Тома, а ты куда собралась?

– Да выйду, - нарочито беспечным голосом ответила Тома, - хоть по перрону погуляю!

– Не отстань только! – озаботилась Ёлгина.

– Да ты что! Стоянка – двадцать минут!

– Может, тоже пройтись? – неуверенно произнесла Гессау.

– Пройдись, бабушка! – с легким усилием вытолкнула Тома.

Коварный прием сработал – глаза Жозефина Ивановны повлажнели, все еще густые черные ресницы запорхали…

– Курточку накинь! – смягчилась Софи.

– Ага!

Отвернувшись к зеркалу, Тома мимолетно улыбнулась. А куда ж ей без куртки… Там, в большом кармане, лежало второе письмо, переданное Андреем. Сколько раз она проверяла и перепроверяла, какое бросить в ящик в июне, а какое в июле – запоминала по картинкам на конвертах. На первом краснел и цвел Первомай, а со второго печально глядел «великий русский поэт А.С. Пушкин»…

Откатив тяжелую дверь, девушка вышла в коридор, еле удерживая порыв, осторожно спустилась по крутым дырчатым ступенькам. На перроне топталась проводница, толстая и добродушная, запуская пассажира – седоусого дядечку в наглухо застегнутом костюме, и в шляпе.

«Смешной… Жарко же!»

Тома независимо прошлась, высматривая почтовый ящик, и углядела-таки. Не торопясь, с третьего раза скинув письмо в синюю жестяную утробу, девушка погуляла еще чуток, устранив последнюю тревогу на пути, безусловно счастливом и светлом.

Тамара безмятежно щурилась на ласковое солнце, слушала гулкие, с металлическим призвуком, объявления диктора, поглядывала на темно-вишневые вагоны «семерки»…

А ее так и подмывало закружиться в озорном дикарском танце, раскинув руки, да запищать в голос – пусть все знают, как ей хорошо!

Среда, 5 июля. Утро

Лондон, Гауэр-стрит

По-викториански помпезное, с обязательной колоннадой и куполом, серое здание Университетского колледжа Лондона расплывалось тяжело и приземисто.

Вся столица Соединенного Королевства такая, исполненная державной величавости. Ее застраивали в купеческом стиле «дорого-богато», чтобы у туземцев из колоний ноги от почтения подгибались, а ныне даже спесивые морды «двухспального английского лёвы», вытесанные из камня, хранят выражение брезгливой жалости. Империя стала тенью сна…

Пригибая голову в низкой дверце минивэна, я вышел и встряхнулся. Сегодня последний день…

– Сегодня последний день, парни, - повторил мою мысль Василий Иванович, нервно озираясь. – Не подведите! Советовать ничего не буду, вас учить – только портить, хе-хе… Ну, пошли!