— Расслабься, — говорю я ей. — Я уже почти одет, а в худшем случае спрячусь в шкафу.

Она качает руками вверх-вниз, как будто отжимается, и делает несколько вдохов-выдохов.

— Хорошо. Нужно расслабиться. Я не делаю ничего плохого. Я просто занимаюсь сексом с мужчиной. Я взрослая и могу это сделать. Верно?

— Я бы хотел сказать «да», учитывая, что я тот, с кем у тебя был секс, — я подхожу и притягиваю ее к себе.

— Не будь таким очаровательным. Оденься и уходи, пока они не появились.

Ее ободряющая речь не очень-то успокоила ее. Я смеюсь, целую ее в макушку и накидываю рубашку.

— Теперь я полностью одет. Может, тебе стоит сделать то же самое?

Бренна смотрит вниз.

— Черт! На мне нет одежды. О чем я думаю? Нет. Я нахожусь в каком-то помутнении после потрясающей ночи секса.

Она чертовски очаровательна. После еще одной секунды глубокого дыхания она достает из шкафа платье и надевает его.

— Ты выглядишь прекрасно, — говорю я ей.

— Я выгляжу взволнованной и как будто только что проснулась в объятиях своего любовника. Может, они узнают. Может, они почувствуют во мне секс. От меня так пахнет?

Я наклоняюсь и принюхиваюсь.

— Ты пахнешь яблоками. Я бы тебя укусил.

Бренна, кажется, не так забавляется моей шуткой, как я.

— Джейкоб, то, что мы делаем — это только, между нами, и я не хочу, чтобы мои дети или кто-либо еще получил неверное представление о том, что мы из себя представляем. Мы просто дурачимся, и если мне это нравится, то моим детям этого не понять. Себастьян любит тебя. Мелани считает тебя замечательным, и они захотят даже малейшего шанса, что мы можем быть чем-то большим, чем… — она указывает на кровать.

Я киваю, пытаясь притвориться, что все понимаю и не думаю о том, что хочу быть с ней.

— Мы — нечто большее.

Мгновенно я жалею о сказанном, потому что в ее глазах появляется проблеск надежды.

— Кто же мы тогда?

Если бы я был любым другим мужчиной, я бы сказал следующее: Мы — все, что я хочу, и я влюбляюсь в тебя. Я хочу, чтобы ты поехала со мной, потому что не знаю, смогу ли я отказаться от тебя.

Но я не такой человек. Я уезжаю через три месяца и не сделаю ничего, чтобы разбить ей сердце.

— Мы друзья.

Я не тот человек, с которым Бренна хотела бы построить жизнь. Я не благороден и не похож на того мужчину, за которым она была замужем раньше. У меня проблемы с обязательствами и комплекс Питера Пэна. Ни одна женщина не захочет жить со мной.

Она кивает.

— Верно, так и есть, — в ее ответе чувствуется укор. — Я хочу сказать, что они не дураки, как и все остальные в этом городе. Я хочу продолжать это делать, но мы не можем быть безрассудными.

Я словно слышу, как Кэтрин соглашается с ней. Я хочу защитить Бренну и ее детей так же. Если кто-то из прессы узнает об этом, милая, тихая, деревенская жизнь Бренны исчезнет. Она будет красоваться в каждом заголовке, а я не смогу ничего с этим поделать.

Я хватаю свои кроссовки, прежде чем подойти и поцеловать ее в лоб.

— Ты права. Мы будем осторожнее.

Когда она поднимает взгляд, ее глаза становятся мягкими и такими красивыми.

— Спасибо. А теперь иди.

Я смеюсь и борюсь с желанием повалить ее обратно на кровать и действительно дать ей повод поблагодарить меня.

— Увидимся завтра.

— До завтра.

Затем я отступаю назад, чувствуя ее потерю и желая больше всего на свете остаться, но я ухожу.

***

Себастьян тянет леску, наматывая ее на катушку так быстро, как только может. Этот парень поймал уже четыре рыбы, а у меня не было ни одной поклевки. Я начинаю думать, что он меня сглазил.

— Медленнее, — подбадриваю я его, пока он борется с рыбой.

Он сбавляет обороты, позволяя рыбе думать, что она свободна, а затем подтягивает ее, быстро двигая руками. Леска поднимается, показывая огромного окуня на конце.

— Смотри, Джейкоб!

Я хлопаю его по спине и помогаю вытащить на берег.

— Это великолепная рыба.

— Это точно. Мама будет плакать, когда увидит ее.

— Плакать?

Он ухмыляется.

— Или блевать.

Я смеюсь, потому что ни то, ни другое не исключено.

— Ты готов к возвращению?

Он кивает, и мы собираемся.

Пока мы идем, он кажется очень погруженным в свои мысли.

— Сегодняшняя репетиция была отстойной, — говорит Себастьян, собирая свое снаряжение.

— Да, так и было.

Репетиции были жестокими. Дети снова и снова запинались на одной и той же песне, и, думаю, к шестнадцатому прогону мы все были готовы закричать. Никто не хотел репетировать ее еще раз, но мы репетировали, и все равно ничего не получалось.