Шрифт:
В руке у посетителя появляются блокнот и карандашик.
Возвращаю визитку.
— К-ка-акое изд-дание пр-представляете?
— Я сотрудничаю сразу с несколькими газетами и журналами, — улыбается Соколово-Струнин. — В настоящий момент нахожусь в командировке от «Русской Свободы».
Название газеты мне ничего не говорит, как и фамилия его обладателя. Правда, что-то меня конкретно напрягает. Насколько мне известно, слово «свобода» не особо в ходу у власть предержащих.
— Господин Гордеев, не стану ходить вокруг да около. Не возражаете дать интервью для нашего издания?
— П-почему в-вы в-выб-брали меня?
— Ну как же! Ваше имя сейчас у всех на слуху! Разумеется, «Русская Свобода» не могла пройти мимо…
— П-п-простите… Г-где п-п-печатается в-ваша газета?
— Наша типография находится в Лондоне, но, не обману вас, если скажу — нас читает вся прогрессивно мыслящая Россия! — самодовольно ухмыляется он.
Значит, Лондон… Ассоциации, прямо скажу, нехорошие. Первым на ум приходит Герцен, которого разбудили декабристы…
— Я понимаю, вы ранены, но врач сказал, что у меня есть десять минут. Целых десять минут.
— С-спрашив-вайте! — сдаюсь я.
Может, просто зря себя накрутил. Мало ли какие газеты печатаются сейчас за бугром. Дома почти все гайки закручены.
— Кто победит в войне? — выпаливает первый вопрос Соколово-Струнин.
Ответ на него мне известен. Причём, слишком хорошо известен. Хотя, я делаю всё, чтобы этого не произошло.
Сказать этому Соколово-Струнину правду? Интуиция мне подсказывает: а ведь он обрадуется. Нутром чую: известие о поражении России примет как благую весть.
А вот хренушки!
— М-мы!
— Мы — то есть Россия? — уточняет он.
— К-кон-нечно!
— Вы в этом уверены.
Короткий кивок.
— Хорошо, — вкрадчиво продолжает он. — Допустим, вы твёрдо верите в нашу победу, хотя факты… Факты говорят обратное. Порт-Артур взят в осаду, практически по всему фронту наша армия пятится как рак… Даже здесь единственное светлое пятно — удержанные вашим отрядом вражеские позиции. Пиррова победа! — почти выкрикивает он.
Говорю не своими, но такими правильными словами, которые придумают позже.
— В-раг б-будет раз-збит! П-победа будет з-за нами!
— Чушь! — почти кричит он. — Какая чушь! Мы столкнулись с технологически развитым противником! Нам противостоит по-настоящему обученное и оснащённое войско, по сути европейская армия, пусть и состоящая из солдат с жёлтым цветом кожи! Вы всерьёз полагаете, что наш русский Ванька способен что-то противопоставить её железному натиску?! Скажу больше: на мой и не только мой взгляд, будет даже лучше, если Россия… чёрная, страшная, погрязшая в самодержавном распутстве и пьянстве Россия проиграет. Отсталая, дикая, варварская страна наконец-то поймёт, что не с её-то рылом соваться в мировой калашный ряд и пытаться вершить политику! И тогда, мы пройдём через самоочищение! Смоем с себя всю эту дикость и азиатчину, вольёмся в братскую семью европейских наций и…
Договорить Соколово-Струнин не успевает.
Правда, для этого мне пришлось подскочить с койки и как следует дать от всей моей варварски-азиатской души ему в большой широкий, но такой не умный лоб.
Журналист валится на пол как подкошенный.
— Интервью закончено… — говорю я и возвращаюсь назад, на больничную кровать.
Кулак слегка побаливает. Кажется, я немного не рассчитал и слегка повредил себе костяшки.
Ничего, до свадьбы заживёт.
Глава 9
— Что ж вы творите, Николай Михалыч? — в голосе Ванновского упрек, но в глазах пляшут чертики. — Прессу обижать нехорошо. А вы на человека с кулаками… Ай-яй-яй! Не подобает вести себя так русскому офицеру!
Вздыхаю и угрюмо заглядываю сбитые костяшки на правой ладони. Я и в свое-то время и в своем мире не особо любил этих акул пера. Хотя почти и не пересекался с их братией, но посудите сами, заголовок — сплошное «про Ерему» — ничего общего к бойкий «про Фому», а начнешь вчитываться в сам материал — ничего общего с заголовком, вообще о другом. Лишь бы набить цену своим писулькам, повысить рейтинг и читаемость. И эта любовь выворачивать перед публикой грязное белье живых и мертвых знаменитостей. Хотя, были и среди этой пены и накипи нормальные журналисты, хваткие, правдивые. Взять того же Гиляровского… Только Гиляровский один, а шелкопёров, вроде того, кто попал мне под руку, подавляющая масса.
— Д-ж-дерьмо ваш Соколово-С-с-трунин, п-п-поет и п-пляшет под брит-т-танскую дудку и на британские баб-б-бки…
Упс! А это — залёт! Прикусываю язык «бабки»: здесь и сейчас это — «старушки божий одуванчик», а не финансовые средства.
— Бабки? — Ванновский смотрит непонимающе.
— Э-э…
Что-то надо срочно придумать… но что? Никогда б не подумал, что от заикания может быть польза — позволяет тянуть время.
— Сергей П-п-петрович, это д-д-дядюшка мой по-о-окойный…
Боже, что я несу?!