Почти сразу сбоку подруливает один из жандармов Сухорукова.

— Велено идти туда, — показывает взглядом направление он.

— Спасибо, братец.

Аккуратно ведём парочку террористов, и постепенно становится ясным их маршрут.

— Склады боеприпасов, — сквозь зубы выдыхает дядя Гиляй.

Теперь он снова составляет мне компанию в слежке.

— Сволочи! — рычу сквозь зубы я.

Если склады взлетят на воздух, ущерб для армии будет колоссальным. И сейчас-то наша артиллерия экономит снаряды, а в случае уничтожения запасов, вообще наступит снарядный голод, а это почти конец.

Японцы легко сомнут нас.

— А ведь вы буквально вчера сочувствовали господам революционерам, — замечаю я.

Дядя Гиляй мрачнеет.

— Эти люди не ведают, что творят.

— Наоборот! Очень даже хорошо ведают.

— Но не все же из них желают нам поражения?

Пожимаю плечами. Все… Не все… Любой из тех, кто сейчас ставит палки в колёса русской армии, достоин только верёвки.

Казалось бы — легко к складам не попасть, там всегда стоит охрана, часовые… Вот только двое солдат возле караульной будки вместо того, чтобы остановить капитана и вольноопределяющегося, козыряют и спокойно пропускают, после того, как артиллерист показывает им какие-то бумаги.

Вряд ли это предательство… Скорее всего, враг заранее подготовился, раздобыл или состряпал нужные документы.

Сейчас узнаем.

Жандармы налетают на часовых, быстро обезоруживают, когда капитан-артиллерист и Всяких пропадают из виду.

Сухоруков проводит экспресс-допрос, в результате которого выясняется: капитан — отвечает за хранение артиллерийских снарядов. Солдаты прекрасно его знают.

А на спутника тоже есть пропуск. Его-то и показывал капитан.

Подбираемся к складам поближе, прячась в одной из канав. После дождей воды в ней по колено, как и грязи. Теперь мы смахиваем на золотарей, да и пахнем примерно так же.

Разумеется, взлетать на воздух вместе с боеприпасами, капитан не собирается, поэтому видим, как заминировав одно из помещений, он вместе с вольноопределяющимся тянет длинный бикфордов шнур.

Затем достаёт спичечный коробок.

— Сейчас начнётся потеха, — хмыкает Сухоруков.

Шнур горит, капитан и Всяких бегут в соседнюю канаву и… с разбегу плюхаются туда.

Секунд через пятнадцать, сначала поднимается недоумённая голова артиллериста, а чуть погодя выныривает вольноопределяющийся.

— Какого хрена?! — ругается офицер. — Склад уже должен был взорваться!

— Николай Михалыч, — обращается в мою сторону Сухоруков.

— Да, штабс-ротмистр.

— Давайте прогуляемся до тех господ и сообщим, что взрыва не будет.

— С большим удовольствием, — киваю я и беру в руки револьвер.

Поскольку никогда не знаешь, как обернётся дело, в барабане его всегда сидит парочка серебряных пуль.

[1] Пистолет или револьвер, выпущенный для велосипедистов отстреливаться от собак

Артиллерист крепко держит Всяких за грудки и трясёт его, куда там твоей груше в осеннем саду. Голова эсера болтается, словно у китайского болванчика.

— Почему нет взрыва, щенок! — Капитан-артиллерист визжит так, что кажется сейчас перейдет на ультразвук.

— Гос-спода! — командный голос Сухорукова заставляет капитана-артиллериста отвлечься от вольноопределяющегося эсера и обратить внимание на нас. — Пат-трудитесь поднять руки! Вы арестованы.

Мы с Сухоруковым держим заговорщиков на мушках наших револьверов. Не будь ситуация столь трагична, её можно было бы назвать потешной — четыре человека, измазанные грязью с ног до головы, стоят друг напротив друга, сверкая глазами от ярости и ненависти.

У нас за спинами целятся в террористов жандармы Сухорукова и дядя Гиляй.

— Провокатор! Предатель! — шипит капитан Всяких, брызгая слюной.

— Руки, господа, руки вверх немедля! — Навожу револьвер на лоб капитана артиллериста.

— Извольте! — кричит он мне в ярости.

Артиллерист отталкивает от себя вольноопределяющегося, медленно поднимает руки… короткое движение пальцами, он вкидывает в рот горошину таблетки, коротко дергается кадык, проталкивая таблетку вглубь горла.

Вот зараза! Он, что отравиться вздумал?

— Модест Викторыч, а капитан-то, похоже, решил живым нам в руки не даваться!

Поздно. Тело артиллериста скручивает в немыслимой судороге. Изо рта вырывается немыслимый не то крик, не то рык, не то вой. Тело и внешность претерпевает быстрые и удивительные метаморфозы: руки и ноги превращаются в лапы с мощными когтями, морда вытягивается, превращаясь в хищную звериную — полосатую рыже-черную с торчащими из пасти острыми клыками, одежда трещит по швам, нитки лопаются, а клочья ткани разлетаются во все стороны.