Всяких отшатывается, выхватывает из-за пазухи ствол типа «велодог»[1]– явно левый, вольноопределяющимся револьвер не положен. Дядя Гиляй перехватывает его руку, сжимает стальными тисками.

— Не советую. Лучше покажите содержимое вещмешка! — с ласковой усмешкой просит журналист.

Лицо Всяких из белого становится красным.

— Отпустите! Немедленно отпустите! Это произвол! Вы… Вы ещё пожалеете! — рассерженным гусем шипит он.

Выглядит при этом так жалко, что я начинаю испытывать к нему глубокое отвращение.

— Заберите у него ствол, — говорю Гиляровскому.

Журналист ловко выворачивает из пальцев вольноопределяющегося револьверчик, кладёт к себе в карман.

— Не имеете права! — пищит Всяких.

— Я — ваш непосредственный командир, не забывайте! Итак, что в мешке?

Эсер разжимает пальцы, роняет сидор на землю.

Развязываю узелок на горловине, открываю вещмешок. Батюшки… В нём плотным слоем лежат бруски, напоминающие куски хозяйственного мыла, но это не мыло.

— Тол? — заглядывает в сидор дядя Гиляй.

— Тол, — подтверждаю я.

Говоря по правде, меньше всего ожидал увидеть взрывчатку.

Перевожу взгляд на Всяких.

— Господин вольноопределяющийся, извольте объясниться! Зачем вам понадобилось столько взрывчатки?

У Всяких форменная истерика. Сейчас он откроет рот и заорёт. Это привлечёт внимание кучи народа, что не входит в наши планы.

Бью эсера сначала под дых, а потом обрушиваю кулак на голову. Метод надёжный. Какое-то время гадёныш побудет в отключке.

Гиляровский подхватывает вольнопера, не давая упасть.

— Ловко вы его!

— У вас научился.

— Что будем делать? Не можем же мы его оставить вот так…

— Естественно, не можем. Тем более тут такой поворот. Тащим субчика и его груз к жандармам. Похоже, тут не только агитация, а дела, куда посерьёзней.

— Да уж… — вздыхает журналист. — Честно скажу, не ожидал такого…

— Не вы один такой. Жизнь полна сюрпризов.

Ловлю рикшу, запихиваю обеспамятевшего Всяких в возок. «Водитель» смотрит на меня испуганными глазами.

Объяснять, что к чему совсем не обязательно, но меньше всего хочется, чтобы об инциденте прослышала, как минимум, китайская часть города.

Вряд ли ячейка эсеров взаимодействует с аборигенами, скорее всего, это абсолютно непересекающиеся миры, но осторожность — моё второе имя, как любят говорить американцы в кино.

— Господин вольноопределяющийся почувствовал себя плохо…

Рикша понимающе кивает.

— Владимир Алексеевич, давайте за нами к жандармскому участку.

— Да-да…

Часовой у входа в отделение местной «гэбни» удивлённо наблюдает, как мы с дядей Гиляем выгружаем бесчувственного Всяких из повозки.

— Господин штабс-ротмистр на месте? — спрашиваю я.

— Так точно! У себя в кабинете, — рявкает часовой, продолжая удивлённо хлопать глазами.

— Мы к нему… По делу.

Должно быть, голос мой звучит вполне убедительно, поскольку нам не препятствуют.

Часовой отходит в сторону.

— Благодарю за службу, — хвалю его.

Втаскиваем всё ещё не очухавшегося Всяких в участок. Дядя Гиляй не только помогает, но ещё и тащит на плечах сидор с динамитом.

Стучу в дверь кабинета Сухорукова.

— Входите.

Сгружаем вольноопределяющегося на один из стульев.

— Николай Михайлович… Господин ротмистр… Что тут происходит?! — недоумевает жандарм.

— Владимир Алексеевич, покажите…

Гиляровский кладёт на стол штабс-ротмистра сидор.

Сухоруков заглядывает внутрь и резко отшатывается.

— Тол?

— Он самый. А вот это — эсер, который вёл подпольную агитацию в моём эскадроне, — киваю на Всяких. — Мы узнали о нём буквально вчера и решили проследить. А сегодня машинист состава из Мукдена передал ему вот этот вещмешок, и что-то мне подсказывает — не для рыбалки.

— Есть все основания полагать, что господин вольноопределяющийся не только эсер и агитатор, но ещё и террорист, — добавляет масла в огонь Гиляровский.

— С ума сойти! — багровеет Сухоруков. — Его необходимо срочно же допросить…

— Допросите, как только очухается. С этой секунды он ваш целиком и полностью. Только… Модест Викторович, могу я попросить вас об одном одолжении?

— Просите всё, что угодно, Николай Михалыч. Я ваш должник!

— Поскольку затронута честь моего эскадрона, позвольте мне и Владимиру Алексеевичу принять участие в расследовании и дальнейших действиях.