— Отлично. Как он среагировал?

— Обрадовался.

Ну, то, что обрадовался — это ещё ничего не говорит. Для нормального военного поездка в тыловой город сродни увольнению.

— Он попросил разрешения вернуться на следующие сутки, — добавляет Скоропадский.

А вот это уже действительно интересно.

— И? — многозначительно спрашиваю я.

— Я разрешил.

— Надеюсь, не стал выпытывать подробности, зачем ему это нужно?

— Обижаете, — подкручивает кончик щеголеватого уса Скоропадский. — Если бы не стал уточнять, он бы точно заподозрил. А так ему пришлось постараться. Еле-еле меня уговорил.

— Что он тебе пообещал? — интересуюсь я, понимая, что одними словами вольнопер не отделался.

Скоропадский не разочаровывает:

— Бутылку хорошего коньяка по возвращению. Как думаешь, не обманет?

Ага. Кажется, мы на верном пути. Вольноопределяющемуся очень нужно в город. Даже очень-очень.

— Пусть только попробует обмануть! Коньяк — это не шутки!

От части в Ляоян ведёт одна дорога, поэтому я выезжаю за час до отправления Всяких. Если быть точнее, выезжаем трое: я, Гиляровский и Павел.

В укромном месте снимаю с себя мундир, отдаю Скоропадскому, чтобы отвёз в часть, и переодеваюсь в штатское.

Пожимаю Павлу руку.

— Удачи, Николя! — говорит он.

— Удачи всем нам! — поправляю я.

— Конечно!

Вряд ли связной эсеров живёт по пути в Ляоян, так что вольноопределяющегося мы с Гиляровским ждём у городских ворот. Так надёжней.

То и дело мимо проезжают тяжелогружённые подводы, шастают вездесущие китайцы. Пару раз устало протопали небольшие отряды пехоты.

— Что-то задерживается господин вольноопределяющийся, — недовольно качает головой Гиляровский. — Непорядок.

— Появится, — успокаиваю я. — Мы не могли его упустить. А он не может не выполнить поручение. Пал Петрович тогда с него голову снимет.

— Он такой. Он может, — усмехается журналист.

Чтобы время летело быстрее, он рассказывает, как двадцать лет назад проник в закрытый от посторонних район железнодорожной катастрофы между Тулой и Орлом. Тогда мощный ливень размыл насыпь под путями, полотно буквально повисло в воздухе и разорвалось прямо под составом.

В итоге погибло больше сорока человек, включая и племянника самого Ивана Тургенева.

Власти пытались всячески замолчать трагедию, но Гиляровский сумел скрытно проскочить через оцепление и две недели сообщал читателям газеты «Московский листок» как ведутся спасательные работы.

— Громкая была история, — вздыхает он. — Больше всего погибших жалко. Сразу семь вагонов ухнуло в пустоту, а потом их ещё и засосало в жидкую грязь. Кто не сразу погиб, задохнулся в тине… До сих пор вспоминаю… и каждый раз становится не по себе.

Он затягивается папиросой, выпускает изо рта колечко сизого дыма и бросает окурок под ноги, чтобы затоптать башмаком.

— Осторожно, Владимир Алексеевич, — тихо произношу я.

— Что? Всяких появился?

— Явился — не запылился. Я ж говорил: никуда он от нас не денется. Теперь главное не упустить его из виду и следовать за ним. С богом, Владимир Алексеевич!

— С богом.

Дождавшись, когда всадник, в котором было легко узнать вольноопределяющегося, въедет через ворота, мы снова сели на лошадей и отправились за ним.

Ляоян — не Питер и не Москва, мелкий китайский городишко, но народа на центральной и, по сути, единственной улице — хоть пруд пруди.

Это одновременно и помогает, и мешает. Помогает тем, что так легче затеряться среди толпы, а мешает… этим же самым. В любую секунду можно зевнуть и упустить «объект». Всё-таки ни я, ни Гиляровский, профессиональными топтунами не являемся, а ведь слежка — это целое искусство.

На наше счастье, Всяких не подозревает, что ему сели на хвост, даже не проверяется — видать, плохо учил азы конспирации на своих эсеровских курсах. А, может, просто расслабился.

Такое бывает с бойцами в глубоком тылу, когда тебя убаюкивает ложное чувство безопасности.

Внезапно сразу перед нами умудряются сцепиться сразу две арбы. Погонщики — тощие, настолько, что от них даже не падает тень, в истлевших рубахах и драных штанах, яростно кричат друг на дружку, ещё сильнее ухудшая ситуацию.

Несколько мгновений, и на улице уже затор, а мы с тоской наблюдаем за удаляющейся спиной вольноопределяющегося.

Когда ценой огромных усилий удаётся объехать эту кучу-малу, Всяких исчезает из виду.