— Послушайте, дамочка, сыпьте отсюда без кипиша, — и с этими ласковыми словами, спихнул её со стола

То ли от неожиданности, то ли настолько она была пьяна, только деваха шлепнулась на пол. Задралась юбка, сверкнули красные труселя, как переходящее трудовое знамя. Тут всё и началось. К столику подскочил высокий чурбан и на ломаном русском поинтересовался:

— Эй, слушай, ара, зачем обижаешь наша дэвочка?

Затем, не давая возразить, он развил свою мысль замысловатыми ругательствами, из которых Эдик понял, только бесконечно повторяющиеся: «Бляд, бляд, бляд, сука, бляд эбал твой мат» из чего следовало, что незнакомец имел близкие отношения с его матерью.

Здесь Грек уже не выдержал, поднялся из-за стола и со всего маху опустил графин с вином на кумпол незадачливого «отчима».

Тот рухнул, как подрубленный. Оставшаяся кодла кинулась на Эдика. Но штука была в том, что графин оказался каким-то особо прочным и не разбился. Только вино расплескалось. Эдик с удивлением, долбанул второго, попал в рыло по мягкому, претендента унесло. Третий получил в лоб. То ли лоб оказался чугунным, но графин, наконец не выдержал и как граната-лимонка с грохотом разлетелся на тысячу осколков. Нападавшему, однако, хватило и он исчез с горизонта. А четвертого, Эдик полоснул по роже, оставшейся в руке «розочкой». Тот взвыл и отвалил.

На всю драку ушло секунд десять.

Рядом была буфетная стойка, и они суетясь с пацанами разметали стоявшие на ней треугольные банки-склянки с разными соками.

Эдик вытащил из пачки несколько червонцев, сунул Гуле, которая с ужасом в глазах стояла, прижавшись задом к буфету.

— Компенсация за ущерб. Если не хватит, скажешь, на днях зайду. А сейчас, как бы свалить отсюда по-фырому?

— Давай сюда, — сказала Гулиа, показывая на дверь.

Грек прыгнул через стойку буфета, дверь оказалась в мясной отдел. По пути он чуть не налетел на чурбак с воткнутым в него топором. На него таращилась пустыми глазами отрубленная башка барана.

— Бля, — сказал он себе, — так проходит земная слава… глория, чего-то там, мунди.

— Сюда, — показала рукой Гуля, — а там проулками, к морю.

Грек выскочил во двор, через ворота побежал к в указанном направлении. Около большого серого здания Дома Советов сбавил ход. Восстанавливая дыхание, миновал памятник Ленину. Вождь пролетариата рукой показывал на море, как бы указывая путь — идите и утопитесь.

— Нет, ленинским путем мы не пойдем, — сказал себе Эдик и свернул на бульвар.

Если кто-то вам будет заяснять о свободе выбора, не верьте ему — это либо дурак, либо провокатор.

На самом деле свобода выбора имеет место быть лишь в крайне незначительных поступках. Например, сходить в туалет или навалить в штаны, да и то мнение окружающих является инструментом, оказывающим на вас воздействие, ставя под сомнение чистоту эксперимента.

Об этом сообщила мне Ева, в рамках обмена мнениями о моём выборе: отказаться от межвременных перемещений и остаться в прошлом. При этом аргументировать свои мысли она не стала, в своей обычной манере — хочешь, верь, а хочешь не верь.

Август 1992 года в Новосибирске выдался знойным. Сам город смахивал на одичавшего бомжа: весь, словно в грязной майке в хлопьях тополиного пуха, с отросшей щетиной нестриженых кустов. Словно заплаты на старых драных штанах, всюду зияли полинявшие рекламные плакаты и растяжки.

Все окна были распахнуты настежь. Одуревшие от жары жители мужского пола шлялись по улицам топлес и в резиновых сланцах, женское население, особенно молодое, радовало глаз обилием обнаженного загорелого тела, а продавщицы в ларьках и вовсе сидели в купальниках.

Иван вышел из трамвая номер тринадцать и резво устремился к Н-скому вещевому рынку, с советских времен называемому Барахолкой. В руках у него был пластиковый пакет, в котором лежала бутылка емкостью ноль восемь, в народе называемая бомбой, заполненная некой спиртосодержащей жидкостью под названием «Мадера» туркменского производства, а также пакет ранеток с бабкиной дачи, на закуску. Бабка была не родная, у нее он снимал комнату.

Огромные пространства рынка были тесно заставлены рядами торговых палаток с деревянными прилавками. Всюду ходили и примерялись к товарам потные покупатели, в основном слегка одетые тетки, девушки и девчонки. Внутри палаток, торговал тот же самый контингент, в связи с чем рынок напоминал невероятных размеров — женскую баню.

Под ногами шуршали обрывки, обертки и шелуха от семечек. Волнами качался равномерный гомон толпы. От ярких ядовитых цветов рябило в глазах, все палатки были забиты однообразным товаром: бижутерия и парфюмерия, плечики с одеждой, кроссовки, коробки, флаконы, сумки и пакеты, манекены, как целиком, одетые в платья, так и по отдельности, женские ноги в чулках и женские груди в бюстгальтерах.

Иван шел вдоль ряда прилавков, бездумно разглядывая людей: загорелые, густо накрашенные продавщицы в иллюзорно-прозрачных блузках, обтягивающих легинсах и в желтом турецком золоте; сомневающиеся покупательницы, ворошащие цветастые тряпки; их мужья с отрешенными лицами давящие косяка на полуголых девок вокруг; их дети с растаявшим капающим мороженым; торговки беляшами и пирожками — вооруженные самодельными термосами; изнуренные жизнью грузчики, с алкогольным блеском в очах; узбеки, киргизы и прочие азиаты, верхом на горах китайского тряпья; приблатненные прощелыги вороватого вида в синих наколках и чёрных очках…