Хийденсельга для Дробыниных была как бельмо на глазу. Обособленная деревня с давно вышедшим из строя производством, а значит и выгодой. Но продать бесполезное имущество купец никак не мог. Всё время сделка срывалась.

Как я понял, не без участия Маркова.

Вот только я появился внезапно, да и защита у меня была такая, что опять же, без мощного удара пробиться через неё не получилось бы.

В общем, после сделки Арсений проявил небывалую доселе активность и вынудил Дробынина устроить диверсию с целью запугать меня и вынудить вернуть деревню.

Вадим Жданович сопротивлялся. Но его суперсила, то есть жадность, не имела к ситуации никакого отношения, а поэтому не помогла.

И он послушно отправил своих людей, а затем удалился к себе и трясся, прекрасно осознавая какие могут быть последствия. Как понял он и то, что его верный помощник менталист и крутит им, как пожелает.

Все эти факторы к моему появлению едва не довели его до приступа.

Теперь же он клялся мне всем, вплоть до самого святого, то есть своего богатства, что отдаст всё, лишь бы остаться в живых. Жить купцу хотелось гораздо больше, чем нажиться.

Смотрел я на него и думал.

Избавляться от Дробынина не было особого смысла. Во-первых, несмотря на его неприятный характер, душегубом он всё таки не был. Гадом — да, но не убийцей.

Да и наследники у него имелись. Я не знал, пошли ли они повадками в отца, да и неважно. Вырезать весь купеческий род я в любом случае не собирался. Если они по своей воле не попробуют повторить нападение…

Купец всё же зарыдал. Что-то внутри него надломилось. Может благодаря отсутствию давления, может просто допекло его. Но уловил я в его эмоциях нечто, похожее на обычные человеческие чувства.

Поэтому решил дать один шанс.

И за этот шанс Вадим Жданович очень дорого заплатил.

Он сам предложил как щедрую компенсацию ущерба, так и помощь в восстановлении деревни. Пообещал сделать дорогу, не только свою часть, но и до самой Хийденсельги проложить асфальт. Отдал часть своих работников, из тех, что самые дельные. Поделился связями с соседями и заверил что отрекомендует меня, как родного. Приоритет на железной дороге посулил. И много ещё чего.

Откупался он с таким же рвением, как до этого пытался меня обмануть.

Меня это не тронуло, но появилась надежда, что хорошим человеком стать никогда не поздно. Не уверенность, лишь вероятность. Пусть былые его поступки это не отменит. Но если постоянно смотреть лишь в прошлое, будущего вообще не будет.

Тем не менее, я был обязан убедиться.

Поэтому очень хладнокровно обрисовал Дробынину его будущее, если он хоть раз отступит от пути исправления, на который поклялся встать. Одна подлость или несправедливость — и я вернусь однажды ночью. Уже не для разговоров по душам.

Детальность моего обещания купца впечатлила. Да так, что я ощутил нечто вроде уважения, насколько у него оно вообще присутствовало. Моя угроза не заставила его ужаснуться, а стала своеобразным условием для жизни. Вселила уверенность — пока он следует правилу, всё будет хорошо.

Я не ожидал такого эффекта, но мне он понравился больше, чем если бы Дробынин просто меня боялся. Страх ненадежная гарантия.

Последние его клятвы я едва слушал. Вымотался. Организм требовал отдыха, чтобы восстановиться после взятия ранга.

Поэтому я ушел, почти не прощаясь. Ну и чтобы лишний раз напомнить купцу, на что я на самом деле способен. Шел через тени до самого холма, где я наблюдал за дворцом.

Взглянул напоследок на загорающиеся окна. Дробынин разворачивал кипучую деятельность. Вроде, когда я уходил, он говорил что-то про извинения перед прислугой…

По пути обратно я откровенно клевал носом. Монотонная темная дорога не способствовала бодрости, которой у меня осталось на самом дне.

Но на въезде в Хийденсельгу я всё же встрепенулся.

Деревня не спала. Возле дома старосты горели десятки факелов, да и в домах около дороги было заметно оживление.

Я притормозил возле толпы и выскочил из машины, тут же спросив, что случилось.

— Так вам на подмогу собрались, ваше сиятельство, — невозмутимо объяснил староста. — Мы, если надо, дом-то купеческий сожжем.

О том, что камень вряд ли поддастся такому воздействию, говорить я не стал. Искренне восхитился их отвагой.

— Боевая тревога отменяется, — улыбнулся я.