— Принеси чего-нибудь сладкого, кали ласка, — попросила Катерина, отдавая Лене узелок с накопленными марками своего скудного жалования. — Леденчиков яких или сахарных карамелек. И чулков бы… Теплых. Шоб по ногам не студзило . Сама ведаешь, в замке так и сквозит по полу.

Лене было жаль, что Катерина была вынуждена оставаться в четырех стенах из-за следов нападения, которые полностью так и не сошли с лица. Хорошо, что ей стало намного лучше за эти два дня.

Как и предполагала Лена, доктор отказался выезжать на осмотр русской работницы, сославшись на праздничные каникулы. Мол, он только по экстренным вызовам сейчас только работает, а подобные травмы едва ли такой случай. Поэтому Кате осталось только принимать аспирин и веронал, которые передала ей баронесса из личных запасов. Никто в доме не подозревал об истинной причине травмы Катерины. Рихард предупредил девушек, чтобы они молчали о нападении Клауса ради собственной безопасности. Никому не нужен был визит гестапо, ведь ранение, нанесенное Катериной, легко можно было трактовать как нападение на солдата вермахта .

В город Лена боялась идти одна, да это было к тому же опасно делать в одиночку. Поэтому она с большой радостью приняла предложение Войтека сопроводить ее на ярмарку. Но все же надеялась при этом, что он не будет оказывать лишних знаков внимания, в который раз намекая о своих чувствах к ней. А еще, что Рихард не сразу заметит, что она ушла из замка вместе с Войтеком. Хотя… разве он не знает, что поляк может быть только другом для нее?

Сначала Лена от души наслаждалась этой прогулкой. День был прохладный, но солнечный, отчего зимний морозец не особенно кусался, только щеки разрумянил. Пусть они прошли с Войтеком до города и обратно пешком — Биргит не разрешила взять грузовичок из-за экономии дефицитного бензина. Время коротали за беседой, в ходе которой Лена с удивлением узнала, что Войтек был призван в армию в первые дни войны, но вскоре был контужен и сдался в плен, попав в окружение под Лодзью. Из лагеря его забрал арбайтсамт спустя полгода, когда Германии нужны были работники.

— В Польше у меня осталась семья — родители и сестра с племянником. Ее муж погиб под Варшавой тогда же в тридцать девятом году. Семья осталась без мужчин, — с горечью произнес он. — Хорошо, что есть земля. Есть чем кормиться сейчас, когда они под немцами.

— Ты им пишешь? — спросила Лена, ощущая одновременно тоску по дому и легкую зависть к Войтеку , что у него есть кому писать.

— Каждый месяц. Только ради них я и терплю все это, — признался Войтек , а потом посмотрел на нее так, что она без лишних слов поняла, чье имя он бы с удовольствием добавил к этим словам. Покачала головой, мол, не надо, и он в ответ грустно улыбнулся уголками губ.

— Я терплю, потому что знаю — когда-нибудь это точно закончится. Я уверен, что это будет совсем не так, как думают немцы. И я сделаю все ради этого.

Лена не была в городке с самого начала осени и не могла не отметить перемены, которые произошли с ним, покрытым белоснежным покровом зимы. Особенно сейчас в рождественскую пору, когда каждый «пряничный» домик был украшен лентами, хвоей и лампочками, помимо режущих взгляд красных полотнищ с символом рейха. Это был последний выходной день, и на узких улочках было много прогуливающихся, раскланивающихся друг с другом. То и дело попадались навстречу дети в пальто нараспашку, играющие в снежки.

Правда, приходилось держаться настороже рядом с этими забавами. Один из снежков прилетел Лене в спину, больно ударив между лопаток. Войтек так быстро развернулся к ним, что дети отшатнулись и быстро убежали прочь, выкрикивая обидные дразнилки про русских.

— Не надо, — придержала его за рукав Лена. — Надо просто не обращать на это внимание.

Но не обращать внимание было очень сложно. Особенно на ярмарке, где и прогуливались в этот момент большинство немцев, съехавшихся со всех окрестностей за покупками и просто поглядеть на лотки и выставленные товары. Настоящее изобилие во время военного дефицита, который стал набирать обороты. Лена слышала разговоры в толпе, что вот-вот введут карточки на уголь и мясо, и немцы были очень недовольны этим фактом. «Поскорее бы уже закончилась эта война! Поскорее бы разбили Советы и заключили мир с Англией!» — доносилось до нее изредка, и она не могла не отметить эту разницу про себя.

Русских здесь ненавидели больше остальных наций, с которыми воевали, и это ощущалось по всему. Замечая знак на ее пальто, продавцы отказывались продавать что-то Лене. Перед ней расступались немцы, словно ее прикосновение могло испачкать их одежды. И многие возмущались, что « остовка » посмела прийти на ярмарку, где гуляют «приличные люди», и что нужно бы полиции обратить на это внимание. Их с Войтеком несколько раз останавливали для проверки документов, и всякий раз у Лены при этом испуганно замирало сердце по старой привычке.

Лене казалось, что ее появление затмило даже разговоры о бомбардировке города и окрестностей минувшей ночью и последующие за этим пожары, которые с трудом удалось потушить, не дав разгореться. Только собор пострадал на центральной площади — она видела огрызок колокольни, возвышающийся над лотками рождественской ярмарки.

А еще французы или голландцы, работники предприятий или ферм немцев, пришедшие в тот день на ярмарку, не носили на одежде никаких отличительных знаков. Только речь отличала их от немцев да несколько обтрепанный вид. Поэтому Лена так удивилась, когда ее локтя вдруг кто-то коснулся, тихо проговорив:

— Are you from Rosenburg castle? [37] Знать Янина?

Лена резко обернулась на этот тихий голос и увидела высокого худого мужчину, который смотрел на нее с немой просьбой в глазах. Войтек , неустанно следующий по ярмарке за Леной, предупредил ее вопрос:

— Это Гус Вассер , он работает в хозяйстве Штайлера .

А потом повернулся к Вассеру и сказал что-то так тихо, что Лена не услышала. Голландец отрицательно покачал головой и возмущенно заговорил, но Войтек прервал его, грубо прошипев по-немецки: