— Ты мог бы ее уговорить, — произнес Рихард со странными нотками в голосе, и Лена не удержалась, чтобы не взглянуть на него, и удивилась, каким расстроенным он выглядел сейчас. Но Иоганн в ответ на это лишь покачал головой и заметил, что если сам Фалько не сумел уговорить мать, то этого не сделает никто. И что у визита в Швейцарию у баронессы совсем другие цели.

Это был странный диалог, и Лена не могла не думать о нем, прокручивая слово за словом после, чтобы постигнуть скрытый за ними смысл. И в этот раз не провожала взглядом уезжающий от Розенбурга черный «опель». Иначе заметила бы, как к авто из одной из аллей парка выбежал обрадованный приездом барона Руди и, как это часто бывало прежде, Рихард позволил ему занять место пассажира и довез его до города с ветерком.

Конечно, можно было осторожно расспросить Иоганна, осуществились ли его планы снова свести племянника и крестницу, ведь он сам когда-то рассказал ей об истории их отношений. Но Лене казалось это невежливым и неудобным. А сам Иоганн, как назло, говорил только о том, как он рад приезду Рихарда, и о том, что сожалеет, что погода сейчас не радует теплом, ведь племяннику так и не удастся заняться любимыми вещами в Розенбурге — ни поплавать в озере, ни сыграть в теннис.

— Ты очень красивая сегодня, Воробушек, — сделал комплимент Иоганн, когда Лена везла коляску уже обратно к дому в завершении прогулки по парку. — Мне кажется, новая прическа добавила тебе женственности. Не могу не любоваться тобой. Рихард даже сделал мне замечание, что я слишком расположен к тебе. Пошутил, что меня можно заподозрить в том, что я увлечен тобой, представляешь? А я сказал ему, что, во-первых, я слишком стар для такой юной птички, как ты, а во-вторых, я слишком немец для этого.

Руки Лены дрогнули при последних словах, и коляска чуть поехала в сторону на дорожке, выезжая из накатанной колеи. Пришлось Иоганну ухватиться за колеса и приложить усилия, чтобы помочь Лене выровнять ход коляски.

— Я не хотел обидеть тебя, — попытался оправдаться пожилой немец после, заметив огорчение Лены этими словами. — Но ты же понимаешь, что это не принесло бы ничего хорошего тебе, правда?

Показалось ли ей, что Иоганн пытается ее предостеречь от опасных отношений, в которые так и тянет глупое сердце? Что он как-то обо всем догадался и сейчас пытается предупредить таким обходным путем? Возможно ли это?

Вечером, когда Лена кормила вахтельхундов в вольере, ее нашел Руди. Растрепанный, в распахнутой настежь куртке, несмотря на прохладу весеннего вечера, он выглядел таким счастливым, что это сразу же бросилось в глаза Лене. Она давно не видела мальчика таким радостным. И стало горько от понимания, что было причиной его подавленного настроения в последнее время.

— Я уезжаю в Лейпциг с родителями завтра, — сообщил Руди Лене, пряча руки за спиной. — Там живет моя бабушка и тетя Агни. Мама сказала, что я смогу сходить в зоологический сад и посмотреть на животных Африки и белых медведей.

— Это хорошо, — улыбнулась Лена, радуясь тому, что видела его таким довольным. Руди кивнул в ответ, словно соглашаясь с ней. А потом протянул ей из-за спины букет желтых нарциссов, который прятал до этого от взгляда Лены. Даже в сумерках цветы бросались в глаза красочными бутонами. Словно маленькие звездочки на тонких ножках.

— Господин Рихард сказал, что ты огорчена чем-то. И попросил меня принести тебе это. Он сказал, тебе будет приятно получить цветы. Тебе не нравится? — обеспокоенно спросил Руди, вглядываясь в ее лицо, и она поняла, что невольно выдала свои эмоции сейчас — на глаза навернулись слезы отчего-то, и стало трудно дышать.

— Нет, что ты! Мне очень нравится, — она поспешила взять у мальчика букет нарциссов, словно боялась, что он передумает отдавать их. — Они очень красивые…

— Это дикие нарциссы. Не такие, как выращивает папа, — сказал Руди, заметив, что она подносит цветы к лицу. — Папа говорит, дикие нарциссы — настоящий дурман. Поэтому с ними нужно осторожно. Не ставь их близко к кровати, иначе будет болеть голова утром.

Он вдруг засмущался, взъерошил волосы и, спешно попрощавшись, побежал в сторону дома через парк. Только и замелькали белые пятна высоких гольфов в сумерках. Где-то совсем рядом с домом в высоких кустах сирени, набирающей силу под теплыми лучами весеннего солнца, вдруг раздалась задорная трель зяблика. И Лена вдруг почувствовала такой покой в душе, что сама удивилась своим ощущениям. Стояла, трогала осторожно хрупкие лепестки цветов и просто слушала птичью песню. И не хотелось думать ни о чем другом, кроме этой весны, которая так и кружила голову. Особенно о том, что она далеко от дома, что из родных остались только тетя и брат, и что за сотни километров от этого места по земле шагает смерть.

А вот следующей ночью Лену ожидало острое разочарование. Рихард обещал приехать ночью, с последним вечерним поездом. Но миновал уже час ночи, и Розенбург давно погрузился в ночной сон, а на подъездной площадке так и не раздалось шуршание шин. Лена долго лежала в тишине, прислушиваясь к каждому шороху за окном. Она никак не могла заснуть и все ворочалась, пытаясь не плакать от разочарования. Понимала, что завтра будет весь день клевать носом, но ничего поделать не могла. Единственное, что приносило маленькую радость ей в те минуты — понимание того, что у прислуги будет больше свободного времени в отсутствие домоправительницы, а значит, можно будет улучить минуту и отдохнуть.

Лена уснула только, когда стрелки на будильнике миновали третий круг после полуночи. Сон был неспокойным, обрывочным и темным, полным черноты и страха. Будто бы шла гроза, поливая плотной стеной землю, а Лена стояла под этими струями, больно бьющими по коже, и ждала. Она смотрела на всполохи молний, еле заметные за пеленой темных туч, и чувствовала внутри невероятное по силе горе, выкручивающее мышцы. Ей хотелось кричать, но губы только открывались беззвучно. Раз за разом пытаясь выкрикнуть одно лишь имя.