— Знаешь, что я понял за то время, что провел в России? — ответил вопросом Рихард, чем поставил ее в тупик. В его голосе все еще слышалась резкость. — Я понял, что с русскими нельзя строить планов. Никаких. Тебе кажется, что ты все придумал, что твой план идеален с точки зрения логики, и все просто превосходно. Только ты не учитываешь тот факт, что русские не слушают голос разума. Я до сих пор не могу понять, что вами движет. Какие страсти толкают вас на порой совершенно глупые поступки? И заставляют искать совершенно другие пути там, где их быть вообще не должно.

— А я думала, это немцы усложняют все себе и другим, — попыталась пошутить Лена. — Не мои слова. Гете.

— И почему я удивлен сейчас, что его не запретили?

Лена почувствовала, словно у нее с плеч упала гора, когда она распознала знакомые чуть ироничные нотки в его голосе. Он уступал сейчас, делая вид, что забыл о том, что их снова развело по разные стороны некоторое время назад. И она решила воспользоваться моментом, чтобы навести шаткие мосты между ними. Быстрыми шагами преодолела разделяющее их расстояние и обняла крепко за талию, прижимаясь к нему всем телом. И только когда он обнял ее в ответ, ее сердце продолжило свой стук — ведь до этого момента в ней все так и замерло в ожидании.

— У нас осталось всего тринадцать часов, — произнес Рихард. Лена не была суеверной, но ее почему-то покоробила эта цифра вдруг. — Что будем с тобой делать?

— Завтракать, — подняла она голову, чтобы взглянуть в его глаза. Один лишь его взгляд был способен разогнать любые сомнения и страхи. Так и вышло в этот раз. Особенно когда он обхватил ее лицо ладонями и нежно поцеловал в губы, словно закрепляя этим их перемирие.

— Тогда давай завтракать, мое сердце…

После завтрака и быстрой уборки они решили не сидеть в доме, а насладиться солнечной жаркой погодой, такой нетипичной для этого времени года, как сказал Рихард. По его словам, Лена не видела еще и доли того, что он хотел показать бы в окрестностях Орт-ауф-Заале, и, если уж выпала такая возможность, он покажет ей все местные красоты.

Это была действительно очень красивая земля, нужно было признать. Лена единственный раз была в горах, когда ездила в санаторий с родителями, но это было так давно, что она помнила только морское побережье. Поэтому с большим любопытством и восхищением разглядывала каждое место, куда они попадали с Рихардом. Он показал ей заросшие мхом узкие ущелья, в которых когда-то со своими друзьями играл в прятки, темные пещеры, куда Лена не осмелилась ступить из-за страха темноты, а еще толстые великаны лип и дубов, о которых говорили, что деревья видели еще времена Лейпцигского раздела. Рихард привел ее к высокому лесному водопаду, который обрушивался с грохотом со скал в глубокую запруду и бежал из нее дальше узким потоком в Заале.

— Мы прыгали с самого верха когда-то, — показал он на верх водопада пораженной Лене, и она удивилась былому бесстрашию детства, ведь высота этого водного потока была не меньше, чем у двухэтажных домов в Орт-ауф-Заале.

Но самым красивым для нее стало место на берегу реки Заале, куда Рихард привез ее в финале небольшой экскурсии по местности. Под лучами яркого солнца вода в реке казалась бирюзового цвета, и в совокупности с изумрудов лесов на высоких гористых берегах и белизной облаков на лазоревом небе это составляло удивительную картину.

— Жаль, что пленка не передаст этих волшебных оттенков, — посетовал Рихард, наводя камеру на пейзаж, открывающийся перед ним. А потом стал делать снимки Лены, которая занималась тем, что готовила им место под небольшой обед — расстилала плед, доставала свертки с сыром и хлебом из корзины, что захватила с собой из усадьбы.

— Что ты делаешь, Ритц? — деланно возмутилась она, поправляя волосы.

— Сохраняю себе моменты на память, — ответил он, целуя ее так долго, чтобы у нее «затуманился взгляд», как он сказал. Чтобы сохранить потом тот на пленке — невинный и одновременно манящий.

Как оказалось, Рихард прихватил с собой бутылку вина из домашнего погреба и бокалы.

— Пусть этот момент станет нашим особенным. Почему нет? — проговорил он, отшучиваясь, но Лена видела, что в глубине его глаз где-то поселилась льдинка после утреннего разговора. И это не могло не расстраивать ее, ведь делать ему больно Лена совсем не хотела.

Разморенный вином и солнечным теплом, Рихард задремал вскоре, а Лена сидела рядом, и листала книгу, которую нашла в «опеле». Язык романа оказался сложен для нее, и вскоре она оставила попытки вникнуть в сюжет. Просто сидела рядом со спящим Рихардом и наслаждалась этими короткими минутами счастья и тишины, которые ей подарила неожиданно судьба. Окружающая ее природа завораживала своей красотой, и даже не верилось, что сейчас идет война, и каждую минуту, возможно, гибнут люди, а где-то в нескольких километрах в окрестностях расположен «лагерь принудительных работ».

Думать об этом было страшно. Потому что тащило за собой воспоминание о гетто, где за колючей проволокой томилась когда-то Лея. Что с ней сейчас? Жива ли она? И что с Яковом? Удалось ли им уйти после ликвидации Ротбауэра, или все же немцы взяли их численным превосходством? А эти мысли тащили другие следом, которые давили на грудь тяжестью страшной истины о реальности настоящего времени. Что она делает сейчас, если не совершает предательство своих убеждений, своей ненависти к немцам? Как она может наслаждаться этим видом и упиваться своим счастьем?