Не сейчас, когда он должен вернуться. Она ждет на земле, а значит, он обязан вернуться с неба живым. Ради нее…

Он пригнулся, как мог, чтобы скрыться от пуль за пластиной. Черт, этот томми чертовски хорош! Пилот не только мастерски стрелял, но и старался не потерять своего положения, словно репей, прицепившись в хвосте. Почему этого томми никто не снимет? Где его ведомый, черт возьми? Пришлось уходить в вертикальное пике, надеясь, что двигатель, подозрительно глухо работающий, выдержит этот маневр, и что он не свалится в «штопор».

Давай же… давай…

Приборы словно сошли с ума, показывая, что двигатель неисправен. Стало тяжелее держать машину в воздухе. Но зато томми больше не был виден позади. Оторвался наконец-то. А может, его достал ведомый, который должен был быть все это время позади. А спустя секунды стало понятно, почему «спит» оставил его в покое.

— Левое крыло, группенкомандер! [72] Огонь на левом крыле! — перекрыл переговоры остальных крик его ведомого.

Он выключил двигатель, понимая, что показатели на пределе. Огонь уже обдавал лицо жаром, подбираясь все ближе и ближе. И чем ближе огонь был к нему, тем спокойнее почему-то становилось внутри. Никакой паники. Странная отстраненность. Он понимал, что прыгать с парашютом, как недавно это сделал Нойер, было сродни самоубийству при этих шныряющих в воздухе «спитах». Нужно было делать это ниже, где высота позволяла выбраться из кабины без опаски быть расстрелянным в воздухе.

Море между тем приближалось слишком быстро. Он надеялся, что самолет не развалится в воздухе, а дотянет хотя бы немного до этого волнующегося под ним морского ковра. Лишь на секунду в голове мелькнули мысли, что для него все кончено, но он тут же отогнал их от себя, понимая, как опасна паника сейчас.

Он должен выжить. Ради нее.

Лицо уже больно обжигало. Еще чуть-чуть, и терпеть этот жар будет сложно. Все произошло стремительно. Сильный удар, словно о каменистую землю, а не о воду, под ворох взметнувшихся вверх брызг. Застучали капли воды по стеклу кабины и фюзеляжу. При этом падении капот двигателя оторвало, а его самого бросило резко вперед и ударило головой так сильно, что показалось, она даже треснула, несмотря на защиту шлема. Хорошо, что ремни удержали, больно впившись в плечи.

Кабина тут же стала наполняться водой через дыры в полу от пуль, и он понял, что времени у него нет совсем. Нужно было срочно отстегиваться и выползать на правое крыло, пока самолет еще держался на плаву. Голова болела адски, и, видимо, он сломал ребра при ударе, потому что каждое движение отдавалось в груди. Но он знал, что от того, чтобы шагнуть за грань, его отделяют только секунды, и через боль старался спастись. Сознание он потерял только в воде и повис на волнах как поплавок в своем спасательном жилете.

А потом были часы в открытом море. Под невыносимыми лучами солнца. Голова нещадно болела. От бесконечного бултыхания на волнах его постоянно тошнило. Кровь текла из ушей и носа. Он не смог удержать «Вери» в слабых руках, и сигнальный пистолет пошел на дно Средиземного моря. Хотя… вряд ли это помогло — соленая вода, наверное, успела сделать свое дело с «Вери».

Он всегда опасался попасть в плен. Когда неожиданно его сбили на Востоке за линией фронта при ночном вылете в Мариуполь, он шел два дня и ночь по снегу, готовый застрелиться, если попадет в руки коммунистов. Потому что понимал — после всего, что он видел в России — как обращались с местным населением и пленными его соотечественники, вряд ли русские будут с ним любезны. Ходили слухи, что коммунисты не просто убивали немцев, а отвечали той же мерой.

Тогда он, кстати, тоже потерял «Вери» и не мог дать сигнал спасательным самолетам, которые иногда видел в небе. Очень странно, но ему помогли русские женщины, когда он, совсем выбившись из сил и промерзнув до костей, вышел к деревне. Они боялись его полусмерти, эти две пожилые женщины, так похожие друг на друга, в низкий дом которых он постучал из последних сил.

— Меня зовут Рихард, — произнес он, вспоминая, как его учили когда-то русскому языку. — Пожалуйста. Мне нужна помощь. Пожалуйста. Помощь.

Он сильно рисковал, стучась в этот дом. Но все обошлось. Женщины помогли ему, с трудом скрыв удивление его корявым русским. Посадили у самой печи, сняли промерзшую насквозь одежду, растерли чем-то, пуская застывшую кровь по телу, отпарили ноги и напоили обжигающе горячим напитком, пахнувшим травами. А потом позвали старосту и местных полицейских, которые и сообщили на аэродром о том, что он жив.

Он навестил этих женщин через несколько дней. Привез им консервы, небольшой мешок муки и несколько плиток шоколада. Но ни одна из них не вышла к нему во двор, сделав вид, что не знают его.