В свою очередь Лене пришлось рассказать Гизбрехтам, что они тоже сильно рисковали, укрывая ее. Она открыто призналась, что у нее есть свой личный враг среди эсэсовцев, который не остановится ни перед чем, лишь бы найти ее снова. Он не даст так просто уйти ей в третий раз из своих рук, Лена точно знала это.

— Дважды умереть никто не сможет, — только и пожал флегматично плечами Людо в ответ на ее слова. Словно его не касалось вообще ничего из того, что рассказала Лена. Или он просто не поверил в то, что высокопоставленный эсэсовец мог настолько потерять голову из-за русской девушки. Да Лена и сама бы не поверила, что это возможно, еще какое-то время назад. Как не поверила, что сама потеряет голову от немца, служащего в войсках Германии.

Служившего, поправила себя в мыслях.

Проклятое прошедшее время, которое ей суждено упоминать всякий раз, когда она думает о Рихарде. Только прошлое. Никакого настоящего или будущего. Только прошлое…

Если Войтек и удивился тому, что встретил Лену не в подвале в очередной свой визит, а в жилых комнатах дома Гизбрехтов, то не подал вида. Он появился спустя пару дней после их тяжелого для обоих разговора, хмурый и сосредоточенный, в гражданском костюме, в шляпе и с портфелем, словно служащий конторы. Лена сразу почему-то поняла, что он пришел попрощаться. Они спустились в подвал, чтобы никто не услышал ни слова из их разговора, оставив Штефана наверху с немцами.

— Ты не изменила своего решения? — первым же делом спросил Войтек, и сначала Лена даже не поняла, о чем он. А потом покачала головой. Нет, стать женой поляка она не желала. Она была благодарна ему за все, что он сделал для нее, и за то, какой опорой был за время, проведенное в Германии, но это было бы совершенно ненужным для них обоих. И обоим разрушило бы жизнь. Так Лена и сказала открыто ему. Войтек поморщился, словно съел что-то кислое, но не стал больше говорить на эту тему.

— Есть одна квартира в…

— Не говори мне, — прервала его Лена. — Я не хочу знать этого, на случай если… если что-то пойдет не так. Гизбрехты предложили мне остаться с ними, здесь, во Фрайтале. И я приняла их предложение. Вчера я разыграла свой приезд к ним перед соседями. Теперь официально я их родственница, Хелена Хертц. Теперь тебе не нужно думать об этом. Все решилось.

Его глаза как-то странно сверкнули при этом, и Лене вдруг пришло в голову, не пожалел ли Войтек, что отдал документы немцам, а те в свою очередь передали их ей. После того как Лена узнала, что он скрывал от нее разрыв между их странами и ту волну ненависти, которая снова разделила два народа, она не доверяла ему полностью.

Войтек снова выдержал паузу, словно размышлял, что сказать ей в ответ. Но видимо, все-таки решил промолчать. Только полез в портфель, откуда достал стопку книг, перевязанную бечевкой. В одной из них, в вырезанном углублении страниц, словно в гнезде, лежал пистолет.

— Знаешь, как им пользоваться? — хрипло произнес Войтек, а потом показал быстрыми движениями, как зарядить и разрядить пистолет, объяснил, как им пользоваться, закончив наставлениями не стрелять «от живота» и помнить о количестве патронов. Потом переложил «люгер» в руку Лены и навел на стену, целясь в пятно солнечного луча. Он стоял так близко к ней, что ей вдруг стало неприятно, и она поспешила убрать пистолет обратно в тайник.

— Его нужно смазывать или чистить? — спросила Лена, вспомнив, как часто видела еще в Минске, как Йенс разбирал пистолет Ротбауэра и раскладывал на полотне, чтобы потом после определенных манипуляций собрать воедино снова.

— Если не стреляешь из него, то пистолет может лежать без чистки и смазки хоть десять лет, — ответил Войтек. У Лены внутри похолодело при мысли о том, в кого мог стрелять Ротбауэр в оккупированном городе. — Главное — храни его в сухом месте, чтобы порох не отсырел, и все будет с ним хорошо. Надеюсь, тебе не придется это делать, и что «люгер» так и останется без действия.

«Но даже если и не случится этого, то все равно не придется чистить пистолет», вдруг подумала Лена со странной решимостью, которой не было прежде. Последнюю пулю она пустит в себя. Если в Минске, когда она размышляла, сумеет ли убить себя или нет, и склонялась к тому, что вряд ли сможет, то здесь и сейчас она была готова к самоубийству. Лена много думала за эти несколько дней.

— Ты стала другой, — вдруг проговорил Войтек, поймав пальцами короткий светлый локон, спускающийся игриво на ее ухо. — Не та девочка, что приехала когда-то в Розенбург. Совсем другая сейчас. Не только волосы. Что-то другое.

Она видела в его глазах, что он хотел бы сейчас быть ближе к ней. Чтобы прощание вышло иным — с крепким объятием, таким, как он обнимал ее когда-то в Розенбурге. Но Лена протянула руку, чтобы проститься по-товарищески рукопожатием.

— Спасибо тебе за все, что ты сделал для меня, — она говорила от души, и оба знали это. До самого последнего дня она будет благодарна поляку за свое спасение. Ведь Войтек совершил поистине невозможное, как и обещал когда-то ей. — Береги себя. И надеюсь, ты еще выпьешь за конец войны, как и мечтал когда-то.