Рихарда не исключили из рядов вермахта. Комиссия, которая собиралась пару дней назад, судя по дате, постановила, что судить его многочисленные преступления против рейха будет Имперский военный суд прямо здесь, в форте Цинна. Ему давали три дня на то, чтобы он нашел себе адвоката и ввел того в курс дела. Оставалось только понять, какое решение уже принято до начала этого заседания, которое, по сути, проводилось лишь для видимости соблюдения закона.

— Я так и знала, что найду тебя здесь.

Лене не нужно было оборачиваться, чтобы узнать этот мягкий женский голос. За последние полтора года он стал для нее таким близким и родным, что она отличила бы его из сотен других. Скажи ей кто-нибудь еще два года назад, зимой 1942 года, что она будет так думать о немке, сын которой шагнул в ее родную страну убивать и насиловать, как это делали остальные, она бы ни за что не поверила. Наоборот, разозлилась бы, что кто-то может даже предполагать подобное. А вот как случилось…

— Прошло уже больше полугода, как это случилось. Я думала, время помогло залечить эту рану, — произнесла Кристль, подходя ближе и касаясь щеки Лены в знак утешения. Ее пальцы, незакрытые шерстью митенок, были ледяными, и вдоль телу Лены пробежала невольная дрожь от этого касания. Но она не отстранилась. Наоборот, взяла пальцы пожилой женщины в свои и попыталась согреть те своим дыханием. Людо говорил, когда-то что ладони и ступни Кристль постоянно мерзнут из-за плохой работы сердца, и той приходилось носить митенки даже в доме. Неудивительно, что сейчас на январском холоде пальцы немки стали похожи на лед.

— Где сейчас Лотта? Ты оставила ее у фрау Дитцль? И где твои митенки, Кристль? Ты снова их где-то оставила? — проворчала Лена деланно суровым тоном, но немка только улыбнулась уголками губ в ответ и пожала плечами. В последние месяцы она сильно сдала. Стала немного пугать Лену усилившейся рассеянностью и забывчивостью. Девушка очень хорошо помнила, как потеряла рассудок ее мама из-за горя, свалившегося неожиданно на семью, и переживала, что подобное случится и с Кристль. А еще она знала, что ждет по нацистским законам того, у кого официально признают ментальное расстройство. Но, к счастью, нарушения памяти у немки были совсем легкими, и знакомый доктор Ильзе, к которому осмелились обратиться девушки, заверил, что никаких причин для беспокойства нет. Просто иногда сосуды мозга устаревают так же, как стареет тело, только и всего. Неудивительно, что этот процесс чуть ускорился из-за всего, что довелось им пережить.

— Лотта так сладко уснула после обеда, что я не стала ее будить, когда решила выйти и помочь тебе. А митенки… Наверное, я оставила их в огороде, — виновато улыбнулась Кристль. — Земля становится мягкой, а солнца все больше. Скоро можно будет высадить гиацинты. Цветок такой красивый, но в то же время такой ядовитый. Я ведь рассказывала тебе, как когда-то наш Пауль, когда был совсем маленький, едва не отравился луковицей?

На самом деле, Кристль рассказывала Лене эту историю из прошлого семьи Гизбрехтов уже раз шесть. Но та готова была слушать ее раз за разом, лишь бы Кристль отвлеклась и не думала о плохом. Равно как и она сама с удовольствием обратила бы свое внимание на что-то другое. Отвела бы взгляд в сторону, чтобы смотреть куда угодно, но только не на братскую могилу, которой стала шахта для военнопленных в прошлом году после самой первой и самой страшной бомбардировки Фрайталя. До сих пор, спустя столько месяцев, к горлу подкатывал тугой комок при мысли, что она даже не подумала, что они могут пострадать. Ей казалось, что они в безопасности за пределами городка, а на деле получилось, что они умирали еще мучительнее, чем мирные жители Фрайталя. Бомбардировка вызвала обрушения в шахте, заживо хороня всех работников под пластами породы, деревянными балками и землей. Эти завалы просто никто не стал разбирать — было принято решение, что так будет намного эффективнее. Снова законсервировать шахту, оставляя ненужных больше работников внутри. Остальных, тем, кому повезло оказаться на поверхности в тот страшный момент, расстреляли там же, а тела бросили в шахту.

Русские под завалами были живы еще несколько дней. Словно сама земля стонала, рассказывал потом в пивной пьяный вусмерть один из местных очевидцев из числа помощников администрации лагеря. Людо рассказал об этом Лене только спустя месяцы, тщательно скрывая эти страшные подробности, пока не отболит сердце девушки, и не утихнет горе. А сперва он просто обманул, опасаясь ее реакции на правду: «На шахте обрушение, все, кто был внутри, погибли разом. Мгновенная легкая смерть. Отмучились наконец-то, бедняги»

Ставить кресты напротив каждой строчки в бережно хранимом именном списке Лене было больно и страшно. До сих пор у нее тряслись руки, когда она разворачивала лист бумаги, доставая из одного из своих тайников. До сих пор сжималось сердце, мешая дышать. Но когда через пару месяцев для местных жителей сняли запрет ходить в сторону шахты, Лена приходила сюда постоянно, когда искала, как и остальные, хворост для топки. И стояла подолгу, глядя на строения шахты и барака за никому уже не нужным забором из колючей проволоки с грозным предупреждением на табличке. Сама не понимая, что ищет здесь.

— Бог что-то забирает, а что-то дает, — так сказала в те страшные дни конца лета Кристль, когда утешала беззвучно плачущую Лену, кусающую уголок подушки, чтобы ненароком не разбудить ребенка, посапывающего рядом с ней в одной постели. — Думай о том именно так. Господь решил, что достаточно им мучиться здесь, этим несчастным. Вспомни, сколько из них умерло от болезней весной, несмотря на наши усилия!

— Я тебя обманула, Кристль, — призналась в ответ глухим шепотом Лена. Ее давно тяготила эта ложь, давящая камнем. Обманывать было совсем не по-комсомольски, но иначе она не могла. А сейчас стало бессмысленным скрывать это. — Среди них не было моего брата. Прости.