— О, я знаю, деточка, — мягко ответила немка, по-прежнему гладя по растрепанным волосам Лену и ничуть не сбиваясь с темпа при этих словах. — Я рада, что ты все-таки призналась мне. Я ведь знала с самого начала, что там нет его. Поняла это после первой же записки. Иначе ты бы не просто помогала этим русским, ты бы сделала все, чтобы вытащить брата из лагеря. Пусть и сгинула бы сама.

— Тогда я не понимаю, зачем…

— … я помогала тебе и им? Я же сказала еще тогда. А вдруг Господь увидит и пошлет милосердие в чье-то сердце, как послал мне. И этот кто-то поможет моим сыновьям. Хотя… хочешь, я тоже открою тебе правду, Лене? Тоже устала носить в себе. Тяжело это. Я давно уже не верю, что Вилли или Пауль живы. Только Людо не говори. Вот он верит, несмотря на свое ворчание и уверения. А я уже не верю… Прошлой весной вдруг поняла это вдруг. И знаешь, это так страшно… Когда ты уже ничего не ждешь. И ни во что не веришь. Хорошо, что рядом есть люди, которые тебе не менее дороги. И хорошо, что Господь привел к нам Лотту, да? Потому что Бог всегда дает что-то, когда что-то забирает. И порой совершает настоящие чудеса…

Спасение Лотты действительно казалось совершеннейшим чудом. Никто не мог даже подумать, что в каменном мешке, который образовался из огрызка кирпичной стены вокзала, полусгоревших балок крыши и небольшого куска пола, который только и сохранился от второго этажа здания станции, может быть кто-то живой.

Первой услышала детский плач, больше похожий на слабое мяуканье, одна из восточных работниц, разбиравшая заваленный проход в подвал, где еще могли быть выжившие пассажиры, ожидавшие прибытие поезда в момент налета.

— Дите, — проговорила она, резко выпрямляясь и бросая в волнении ведро с обломками кирпичей. — Тут где-то дите. Слышите? Вы слышите? Киндер ваш тут где-то немецкий живой! Где только он? Не разумею… не разумею…

Расслышать скулящий звук было действительно сложно в том шуме, который стоял во время разбора завалов. И если бы Лена не понимала, что именно говорит эта восточная работница, то едва ли обратила бы на ее слова внимание, как это сделали немцы. Она оставила свою работу и подошла ближе, чтобы прислушаться и понять, не ошиблась ли эта усталая женщина. А та настолько вдруг разволновалась из-за судьбы неизвестного ей ребенка, что даже крики однорукого эсэсовца, руководившего работами, не могли заставить ее бросить попытки определить, откуда идет звук.

И Лена действительно услышала. Еле слышно где-то поскуливал ребенок. Это были не слова и не плач, это был еле слышный тонкий звук, похожий на мяуканье. И шел он не из подвала, который разбирали дружно плечом к плечу немцы и их русские невольники, и не из завалов первого этажа. Он шел сверху, где у обломка стены все еще торчал огрызком кусок пола второго этажа, рискуя обвалиться в любой момент под тяжестью обломков кирпичей и досок.

— Это сумасшествие! — горячился эсэсовец, когда убедился, что кто-то действительно наверху есть. Под рукой не оказалось лестницы, достаточно высокой, чтобы добраться до второго этажа. Один из добровольцев вызвался сбегать и привезти с попутным транспортом подходящую, но для начала нужно было добраться до окраины городка и вернуться обратно.

— Ни один здравомыслящий человек не полезет туда. Как туда добраться без лестницы? Мы просто не успеем! Все это рухнет к чертям! Надо побыстрее достать людей из подвала!

Где-то нашли пару длинных досок, которые чудом уцелели во время разрушений и соорудили что-то вроде мостков, надеясь, что кусок пола выдержит их вес и вес того, кто полезет за неожиданно умолкшим ребенком. А последнее было действительно проблемой. Доски опасно прогибались на первой трети пути под одним гитлерюгендцем, а второй не мог сохранить равновесие, сделав всего лишь несколько шагов. Остальным эсэсовец запретил даже думать об этой рискованной авантюре, да они и сами бы не решились уже, видя неудачи своих товарищей, один из которых в итоге упал и разбил колени и голову в кровь.

И тогда решилась Лена. Совершенно неожиданно не только для окружающих, но и для себя взбежала легко и так отважно по пружинящим в воздухе доскам, сохраняя баланс. Она отчаянно надеялась, что сумеет освободить ребенка из этой ловушки, что ей будет по силам разобрать то, что удерживало несчастного малыша. А оказалось, что тот просто сидел в небольшом пространстве, как в каменном кармане, который образовался из-за обломка стены и держал на себе вес балок крыши. Лена не могла определить, кто это — мальчик или девочка, видела только белеющие в темноте белки широко распахнутых глаз. На тихие уговоры ребенок не реагировал, и Лене пришлось, согнувшись, чуть пролезть в узкое отверстие, чтобы найти в темноте маленькую ладошку и потянуть на себя с силой, заранее сожалея о синяках, которые останутся на ручке ребенка. Тот сначала упирался, пищал протестующе и испуганно, но что он мог поделать против силы взрослого. Только вытащив из темноты кармана ребенка, Лена разглядела, что это была покрытая с головы до ног пылью от развалов девочка лет пяти-шести. А тащить ее было сложно, потому что та накрепко вцепилась другой рукой… Лена вгляделась в темноту и оторопела, когда разглядела, за что именно держалась девочка упрямо. Женская ладонь. Видимо, мать завалило вместе с ребенком во время налета. Только малышке повезло больше…

Как найти слова, чтобы убедить ребенка отпустить руку матери? И где взять силы, чтобы произнести их? Особенно ощущая, как опасно их положение сейчас на куске пола, который рисковал не выдержать. Лена даже не помнила, что говорила малышке и как долго. Но в результате каким-то чудом все-таки сумела убедить ее выпустить холодную ладонь матери и спустила девочку аккуратно в протянутые руки немцев. А сама соскользнула полулежа по доскам вниз, чувствуя, что едва ли сможет спуститься в полный рост на дрожащих от страха и напряжения ногах. Уже на земле девочка с беззвучным криком вырвалась от всех и вцепилась в Лену, больно вдавливая тонкие пальчики через ткань грязного платья. Ее попытались забрать от девушки, но малышка только сильнее зацепилась за платье, пугающе раскрывая рот в крике и не издавая при этом только хрипение.

Разве могла Лена отпустить ее от себя тогда? Эту маленькую перепуганную малышку, потерявшую мать и еще даже не подозревавшую это. Она взяла ее на руки, поразившись в который раз, как тяжелы дети в таком возрасте, несмотря на низкий рост и хрупкость, и отошла подальше от продолжившихся работ найти место, где она может подождать, пока ей скажут, что делать с ребенком, спустя какое-то время уснувшим на ее плече. И Лена все сидела и сидела, поглаживая девочку по спине и по коротким косичкам, одна из которых совсем спуталась. И как оказалось, плакала, сама не осознавая того. То ли от опустившего напряжения, то ли от воспоминания, что когда-то укачивала на своих руках другую девочку, которую потеряла во время налета… Ей до сих пор было стыдно за то, что она даже не подумала, что девочка может быть ранена, а значит, что нужно найти врача.