Где Рихарда нет и никогда больше не будет. Где можно будет притвориться, что это все было лишь сном, обернувшимся в финале настоящим кошмаром, от которого до сих пор хочется проснуться…

Но газетный обрывок, который Лена расправила от следов замятия над паром с баком с кипятившимся постельным бельем, все не давал покоя, а мысли о нем отгоняли сон еще долго.

Может, газета и была напечатана недавно, но когда был сделан снимок? Он мог быть сделан и в прошлом году и быть иллюстрацией достижений люфтваффе, о которых велась речь в статье. О, почему она прежде никогда не просматривала внимательно немецких газет? Почему так всегда старалась опоздать на просмотр кинохроники, когда они с Ильзе или с группой «Веры и Красоты» посещали редкие киносеансы?

На следующий день Лена не пошла на обед, решив это время потратить на поиски ответа на свои вопросы, и попросила ключ от архива, чтобы просмотреть старые выпуски газеты за последний год, начиная с сентября 1943 года. Она понимала, что местная «Гутен Морген, Дрезден» едва ли может сравниться с национальными изданиями, но попытаться все же стоило. Быть может, когда-то и мелькнуло на страницах газеты хотя бы краткое упоминание о Рихарде. Ей бы было достаточно и того.

Газета выпускалась в прошлом году чаще, чем осенью 1944 года, почти каждый будний день, и выпусков в архиве накопилось немало. Кроме того, было сложно смотреть на некоторые фотографии и цеплять взглядом заголовки. Особенно где они каким-то образом касались ее страны. Ей до сих пор было больно читать об успехах армии нацистов или о предательстве ее соотечественников-граждан СССР, которое возносилось немцами как подвиги против коммунистов и как настоящие благодеяния. Видеть фотографии или карикатуры в подтверждение лжи о том, что жить под нацистами стало намного лучше, чем до оккупации. Именно потому Лена никогда не читала немецких газет и даже не мельком не смотрела первые полосы.

И не только в нацистские газеты и журналы. В последний год киоски с периодикой запестрели заголовками на русском, украинском и белорусском языках. Лена один раз не устояла — зачем-то купила газету на русском языке под таким желанным и близким названием «Родина». Думала, пусть бегло, не заостряя внимание на смысле, прочитает статьи, чтобы не забыть, каково это читать на русском языке. Но не смогла продвинуться дальше третьей страницы — ложь, которой были те пропитаны, так и жгла пальцы. Особенно материал о восточных работниках, который обманчиво писал, какой якобы была их жизнь в Германии.

Хорошее питание. Досуг, который многие раньше не видели в СССР, как твердила газета — кино, театр, прогулки по красивым улочкам немецких городов. Посещение церковных служб. Возможность купить хорошие наряды, чулки, помады и многое другое. Для кого предназначалась эта ложь? Для тех, кто остался на оккупированной территории? Или для тех, кто сражался в рядах национальных легионов рейха, о которых в последнее время так любили писать немцы? Чтобы те не опомнились вдруг, не пришли в себя и не поняли, что делают сейчас, взяв в руки оружие, чтобы сражаться не против нацистов, а на их стороне…

Лене улыбнулась удача в майских изданиях 1944 года, когда она спустя неделю безуспешных поисков едва не пала духом. Дни проходили за днями. Марки за размещение объявлений о розыске родных Лотты утекали сквозь пальцы, как и свободное время дневного перерыва, которое она проводила в архиве. Лена перестала обедать, отчего похудела еще больше, и пришлось не застегивать юбки Эдны на пуговицы, а закалывать на булавку, чтобы те не болтались на узкой талии.

— Ты изводишь себя! — сетовала Кристль, качая головой, когда отмечала болезненный вид Лены. А Людо не нравился румянец от жара нетерпения наконец-то получить ответы на один из самых важных для нее ответов, пока не стало слишком поздно. Немец даже однажды подверг ее осмотру, заподозрив, что она могла заразиться туберкулезом, вспышка которого недавно прокатилась по Дрездену из-за болезней расположенных рядом лагерей с работниками военных заводов. Дрезденцы даже между собой поговаривали о том, что нужно убрать из них русских, оставив итальянцев, французов и поляков.

Уничтожить источник заразы. Именно эта фраза звучала все чаще и чаще тогда, когда началась холодная осень 1944 года, когда дожди зарядили стеной, наполняя дома сыростью и уничтожая и без того скудный урожай на грядках в пригородах. Словно не о людях вовсе говорили, а о том, чтобы забить неугодную больше рабочую скотину. Лена тогда старалась не думать об этом, заставляя сосредоточиться на своих розысках. Иначе бы она точно сорвалась в истерику по малейшему поводу, настолько были напряжены нервы из-за последних событий.

Все вздохнули с явным облегчением, когда Людо не подтвердил свои опасения. Не хватало только этой ужасной болезни при всех тех неудачах, что буквально сыпались на головы обитателям дома в конце Егерштрассе. Но все-таки организм Лены не выдержал. Ее свалила простуда после очередной работы в огороде под промозглым дождем. Или это случилось после очередного сбора веток в лесу, которые после просушки в сарае могли пойти на отопление дома или в жерло кухонной печи.

В больном колене Людо обострился артрит, мешая развозить почту по улицам городка на велосипеде. Если бы он не смог бы крутить педали или ходить, выполняя свои обязанности, его ждало бы распределение на военный завод. И все в доме понимали, что едва ли пожилой немец выдержит такой труд. А у Кристль было больное сердце, и любая болезнь могла нанести непоправимый урон. Поэтому именно Лена вызвалась собирать хворост или выкапывать картофель и выдергивать репу и морковь, пока дождь не превратил их маленький урожай в гнилье, угрожая лишить пропитания зимой. Вместе с ней ковырялась в земле маленькая Лотта, наотрез отказавшаяся уходить в дом от Лены и желавшая помогать девушка изо всех своих силенок. Ей соорудили из куска брезента что-то наподобие плаща с капюшоном, и девочка словно в маленьком шатре сидела на корточках и собирала картофель в корзину, когда Лена выворачивала вилами корневище с клубнями. Те сентябрьские дни слились практически в одну бесконечную сырость дождя и серость, полную тревожных мыслей из-за молчания «Свободной Германии» о продвижении Красной Армии, похвальбы немцев о постепенном подавлении восстания в Варшаве, безуспешности розысков, а также невероятной физической усталости и боли в руках и спине, которую уже не так страшно было сорвать, как когда-то.

Все боялись, что заболеет маленькая Лотта, молчаливой тенью следующая за Леной везде, когда та приезжала с работы в Дрездене. Или Кристль, которая ходила за хворостом вместе с Леной пару раз. Или Людо, который даже под дождем каждый день развозил почту, всякий раз поражаясь количеству извещений о гибели. Но простуда свалила именно Лену. Единственную из всех обитателей дома на Егерштрассе.

— Неудивительно, — ворчал недовольно Людо, когда укладывал на спине девушки обжигающие горячие листы бумаги, вымоченные в горчичном порошке, оставив один для своего больного колена. Он занял место Лены в огороде, где работал последние два дня схватившись за вилы и корзину, и теперь с трудом передвигался по дому.