Услышанное ошеломило Рихарда. Его любимая земля… Усадьба под Орт-ауф-Заале, родовой замок, вилла в Берлине — все это будет отнято, ведь коммунисты не признавали частной собственности, насколько он знал. В правдивости этих слов он нисколько не сомневался, помня о том, как разделили Германию после Мировой войны. Эльзас, Лотарингия, Силезия, Данциг, Познань. И вот черед его родной Тюрингии в знак расплаты за грехи…

— Надолго?

— Боюсь, что надолго. Союзники не желают видеть Германию самостоятельной, как было после Версальского договора. На этот раз страна останется под протекторатом, пока не станет ясно, что в будущем она не станет снова угрозой для мира. Запад страны будет под британцами и американцами. Восток отойдет Советам. Если ты останешься здесь, то не только лишишься всего, а будешь арестован. И скорее всего, Советы тебя выдадут британцам, с которыми не захотят ссориться сейчас. Папа говорил, что британцы яро жаждут отмщения за Ковентри, а получить в свои руки летчика, который был таким ярким участником Битвы за Англию, да еще с именем фюрера в своем прозвище… Для них дело чести. Ты должен уехать. Должен покинуть Германию!

— Ты пре… предлагаешь мне бе… бежать как крысе! Бро… бросить страну!..

— У тебя нет другого выхода, Рихард! Послушай же меня! — тоже вспылила Адель в ответ на его ярость при одной только мысли об этом позорном бегстве.

— Я мо… могу уехать в и… имение дяди под Мель… Мельдорфом!

— Юг Ютландии отходит британцам. — Адель один за другим разбивала варианты будущего, которые Рихард порой обдумывал прежде. — Ты мог бы остаться в землях под контролем американцев, но рано или поздно британцы узнают о тебе, и все придет к тому же финалу! Рихард, у тебя нет другого варианта, пойми же и прими это!

Адель вдруг поднялась с места и подошла к креслу, на котором он сидел. Опустилась на колени перед ним и взяла его ладони в свои руки, глядя с мольбой снизу вверх в его лицо.

— Я прошу тебя — уезжай! Не думай больше о Германии! Ее больше нет и возможно не будет! Но если вдруг что-то изменится, ты ведь всегда сможешь вернуться! Нет, не в Тюрингию, конечно. Возможно, на побережье Северного моря, в поместье Ханке в Ютландии. Я думаю, папа сможет что-то придумать, чтобы уладить ситуацию с британцами. Это, конечно, займет время, но…

Они говорили об отъезде почти всю ночь и разошлись только под утро, недовольные друг другом и предметом разговора. Адель не понимала странное упрямство Рихарда в вопросе эмиграции из страны, а он не хотел принимать ее доводы. Этот спор продолжился и в последующие дни. Он на время скрывался за другими разговорами — о прошлом, о настоящем и будущем, а затем все равно змеей проскальзывал между строк наружу и отравлял их беседу, снова и снова оставляя вкус горечи.

В конце концов Рихард сдался, видя, какую боль причиняет Адели, каждый раз пытаясь донести до нее свою точку зрения. Он понимал, как принижает усилия, которые приложили Брухвейеры, чтобы сделать его отъезд возможным. И это в то время, когда американцы сгоняли в лагеря всех немцев мужского пола, подозреваемых в военной службе. Настоящая волна арестов прокатилась по всем окрестным землям. Только связи Брухвейеров спасали Рихарда от заключения под стражу, как он понимал. Да и рисковать безопасностью Адели, которая отказывалась уезжать без него, он не желал. Пусть эти земли находились под янки, а Розенбург под протекцией американского высшего командования, случиться в это опасное время могло что угодно. Немецкие беглецы, военные мародеры союзников, да и просто жаждущие возмездия бывшие заключенные лагерей, которые по слухам все еще были опасны так же, как и в первые дни освобождения… Нет, ему бы определенно хотелось, чтобы Адель вернулась обратно в Швейцарию, где было гораздо безопаснее.

— Хорошо, — согласился он одним из вечеров июня, когда они завершали ужин в малой столовой, пусть и скудный, но мастерски приготовленный Айке. — Я уеду из Германии. Только дай мне немного времени привыкнуть к этой мысли.

— Только прошу, помни, что времени осталось немного, — просияла Адель, получив наконец-то желаемое. — Когда я последний раз телефонировала отцу из Веймара, он сказал, что русские уже ведут переговоры с американцами о выведении войск. Нам нужно успеть до того, как коммунисты войдут в Тюрингию, ты сам понимаешь.

Он понимал. Но по-прежнему не мог представить, что решится оставить Розенбург и ближайший городок с церковью, в подвале которой лежали останки его отца и матери. Эта земля была его плотью и кровью, и он не мыслил своей жизни без нее.

Но ты ведь готов был оставить временно все это ради Ленхен, предательски однажды шепнул внутренний голос во время очередных раздумий. Ты рассматривал однажды возможность проживания в соседней стране, пусть и временное, рядом с Ленхен. Раньше не было ни тени сомнений в принятом решении. Помнишь?

А потом в очередной раз ударило болью, неизменной спутницей воспоминаний о прошлом, при одной лишь только мысли, что, если бы Лена все-таки уехала в сорок третьем году, он бы ухватился за любую возможность пересечь границу. Его прежняя жизнь разрушилась, но была бы надежда на новую — рядом с ней, и этого было бы достаточно для него. За что держаться сейчас? Он никак не мог понять. Да и не хотел искать эту причину, если говорить откровенно.

Адель ясно видела нежелание Рихарда уезжать, потому наотрез отказалась от его предложения ехать первой. Понимала прекрасно, что Рихард едва ли последует за ней, если она оставит его сейчас. Оттого и осталась рядом с ним, организовав сборы некоторых вещей, которые нужно было забрать из замка и не оставлять русским.

Иногда за этими совместными хлопотами и во время привычных уже ужинов, к которым Адель неизменно меняла наряды, видясь тем самым Рихарду какой-то чуждой частицей в калейдоскопе послевоенной разрухи, между ними снова возникала прежняя близость. Рихард не особо любил эти моменты, потому что видел огонек надежды в глазах Адели, зная, что никогда не сможет ей дать то, что она желает. Поэтому он твердо решил, что не останется в Швейцарии, а уедет в Скандинавию, где попробует начать все сначала, готовый в любое время вернуться назад, в Германию, когда это будет возможно и невзирая на любые угрозы за свое прошлое. Отпишет большую часть переведенного матерью состояния Красному Кресту, а себе оставит только фамильные ценности и ровно столько, сколько хватит на то, чтобы встать на ноги в послевоенное время.