Рихард совсем не думал ее увидеть здесь в Розенбурге и не сейчас, когда едва-едва отгремели последние отзвуки последних сражений в Германии. Но вот она здесь. В ярком шелковом платье и модной шляпке, в солнечных очках, которые она сняла, чтобы лучше увидеть Рихарда в окне замка с явной радостью на лице. Она предоставила водителю и второму сопровождающему достать багаж из авто, а сама бросилась почти бегом в замок.

— Боже, это действительно ты! Я до последнего боялась поверить, что все так! — это было первое, что сказала Адель, когда они встретились в холле замка. Их объятие было теплым и таким знакомым, но все же Рихард не мог не отметить невольно, что что-то изменилось.

Они не виделись шесть долгих лет, с тех пор как он захлопнул дверцу кабины грузовичка, в последний раз коснувшись губами ее руки. И за эти годы не только переменилось многое, но и они сами, и их чувства. По крайней мере, ему так показалось по той скованности и какой-то отстраненности, которая чувствовалась между ними в тот первый день после многолетней разлуки. Словно они заново знакомились друг с другом, с теми старыми знакомцами, в которых они превратились за эти годы. Поэтому он и опасался разговора, который рано или поздно, но все же случился.

— Ты сильно изменился, — призналась вечером Адель, когда они сидели в столовой с распахнутыми окнами в парк. Именно при ней в замке снова стала работать Айке, которую американцы волей-неволей позвали работать в кухне. И именно по ее инициативе была проведена в замке уборка силами нескольких женщин, которых порекомендовала Айке. Всем им, к стыду Рихарда, заплатила Адель, заверив его, что он отдаст этот долг позднее, когда получит доступ к своим счетам в банке в Берне. Об этих счетах и ячейках в хранилище Рихард слышал мельком от матери в личных разговорах, но всякий раз пропускал мимо ушей, не особо интересуясь, ведь бежать из Германии до самого финала он не планировал и даже мысли не допускал об этом. И невольно испытывал сейчас благодарность матери за подобную предусмотрительность. Жаль, что ей самой не удастся воспользоваться результатами своих хлопот.

— Годы неизменно берут свое, — попробовал отшутиться Рихард, но Адель не пошла по этому пути, а шла упрямо по своему первоначальному.

— В тебе словно что-то перегорело. Знаешь, как порой гаснут лампочки, отработав какой-то срок. Раньше ты был совершенно другим.

Он не хотел говорить на эту тему, поэтому только пожал плечами, продолжая курить в молчании.

— Что ты думаешь делать сейчас? — продолжила разговор Адель. Она всегда отличалась настойчивостью и упорством, подпитываемыми ее неуемной энергией, которой Рихард раньше так восхищался. Сейчас же эта настойчивость немного действовала на нервы из-за напряженного состояния, в котором он пребывал, ограниченный в своей свободе и не имеющий ни малейшего понятия о своем будущем.

Мог ли он распоряжаться собой в настоящее время, когда в его замке хозяйничают американцы, рассовавшие по рюкзакам его имущество как сувениры из Германии, опустошившие его винный погреб и даже его собственный гардероб? Когда его гордость, любимое авто, забрали из гаража через несколько дней после появления в Розенбурге отряда янки? Когда в его стране стали полновластными хозяевами союзники, и теперь только от их милосердия и воли зависела судьба всех немцев и этой земли?

— Я привезла тебе разрешение на выезд и визу в Швейцарию, — произнесла Адель, ошеломив его этими новостями. — Потом можно подать на временное проживание или уехать в другую страну, все еще лояльную к…

Она умолкла на мгновение, но это слово все равно повисло между ними. «К нацистам». Вот, что она хотела сказать. Теперь все немцы для остального мира именно «нацисты». Вполне справедливо. Хотя это слово, иглой сидевшее под кожей среди прочих невидимых игл, больно укололо, на секунду лишая дыхания.

Он думал, что делает свою страну великой, возвращая ей прежнее уважение и благосостояние, потерянное при унизительном Версальском мире. Он воевал за свою страну и каждого немца, независимо от вероисповедания или крови. Он пытался помочь несчастным, пострадавшим от рейха, чем мог в тех ужаснейших реалиях, которыми обернулись его иллюзии в начале сороковых. Он принес клятву защищать всех и каждого в своей стране и ее независимость и делал это, даже порой идя в том вразрез с законами новой Германии. Как оказалось теперь, во многом он ошибался и очень многого не сделал.

И вот настало время расплаты. За свои собственные грехи и ошибки. А еще за чужие грехи и за преступления своей страны…

— Нет! — решительно произнесла Адель, словно прочитав его мысли. — Не бери на себя все, в чем ты лично не виноват. Тех, кто действительно должен понести ответ, найдут и предадут суду. Но это не ты!

— Откуда ты знаешь? Быть может, все совсем не так, как думаешь! Ты сама ска… сказала — я изме… изменился! — И снова он свалился в водоворот ярости, не в силах сдержать эмоции. И снова нарушилась речь. Он не хотел предстать перед ней таким — инвалидом, неспособным даже говорить нормально. Довольно, что она нашла его сейчас под контролем американцев, и того, что он не принадлежал сам себе, все еще неспособный даже обслуживать себя в полной мере из-за медленно восстанавливающейся руки.