Во сне его лицо видно очень чётко, и это красивое лицо немолодого человека, который прожил длинную, однако достойную жизнь. У него глубоко посаженные глаза и горбатый, немного кривой нос, а щёки впалые. Нижняя губа чуть больше верхней, на челюсти шрам, замаскированный аккуратно подстриженной бородкой. Кустистые брови тревожно нахмурены; взгляд сумрачный.

…а ещё тут по всюду кровь, и больше всего – на полу.

– Вы снова здесь, милая леди, – говорит граф, увидев меня. И добавляет мягко: – Я ждал.

Сейчас он выглядит куда более спокойным и разумным, чем днём, словно уже свыкся с новой формой бытия… или, возможно, изменилась я сама.

– Почему вы ждали меня? – спрашиваю мягко, и это кажется очень важным, больше, чем всё остальное, хотя накануне я думала лишь о том, как выполнить просьбу Эллиса. И даже составляла заранее список, о чём должна узнать… О, как наивно всё это смотрится сейчас и отсюда, из сна! – Что вас тревожит?

Атмосфера меняется; появляется вдруг тонкий, еле слышный звон или гул, и с запозданием я понимаю, что звук похож на тот, что бывает сразу после грохота выстрела.

Тишина – и эхо смерти в ней.

– Я мёртв, – говорит граф. И тут же повторяет: – Мёртв, мёртв, мёртв… Вот же досада! Умер!

Он произносит это снова и снова, и одновременно начинает шагать по комнате, двигается кругами, петлями, много и беспорядочно. Днём бы мне стало страшно; теперь же я просто наблюдаю – и жду.

Сердце сжимается.

Мне очень жаль графа Ллойда.

Он ведь и вправду мёртв.

– Я умер, – говорит он, наконец остановившись. – Очень некстати. Не время, совсем не время, столько работы… И не на кого положиться. Мой сын – гуляка. Моя дочь умна, но я не давал ей образования, не учил, совсем не учил… Мой род служил Короне веками, много веков. После меня – никого. За мной, – голос его становится тише, – сонмы мёртвых. Сонмы мёртвых.

Мягким движением он кладёт руку на пояс… нет, на рукоять меча, очень старого. Кажется, в оружейной комнате в замке тоже есть нечто такое – там целая коллекция клинков, но всё это выглядит как музей или как театральные декорации, а тут меч настоящий.

Более живой даже, чем его хозяин.

Граф тянет за рукоять, и, когда обнажается тусклая полоса клинка, комната вдруг исчезает. Нет больше стен, оклеенных модными зелёными обоями, нет бархатных занавесей и полок с книгами. Вокруг только тьма, и во тьме – силуэты людей, много-много, целая армия.

Клинок скрывается в ножнах; армия растворяется в воздухе.

– Мы все служили Короне, весь мой род, – повторяет граф Ллойд, и глаза его темнеют. – Но не справился только я. Теперь всё сгорит, всё пропадёт, всё рухнет! Тайная переписка… тайные бумаги – украдены, утеряны. Ненавижу вора! Предатель! Предатели! – рявкает он и, прижав руки к лицу, застывает.

Силуэт его искажается. Отзвук выстрела, тот самый не то звон, не то гул, становится громче, и кровь на полу начинает пузыриться.

Я понимаю, что времени у меня не так много.

– Зачем вы ждали меня? – спрашиваю снова. – Чего вы желаете? Найти предателя? Убийцу?

Он медленно отнимает ладони от лица; чёткие прежде черты смешались, вот высокий лоб, вот серая туманная полоса – и ничего ниже.

Это жутко.

– Найти предателя, да, да, – говорит граф рассеянно. Звук гулкий, металлический. – Найти убийцу, да, да… Найти бумаги! Вот что важно! Бумаги! Иначе всё зря… люди погибнут, верные люди, добрые люди… – речь у него переходит в бормотание.

А потом он резко разворачивается ко мне.

Я делаю крошечный шаг назад:

– Как вы умерли? – спрашиваю тихо, хотя не надеюсь уже, что он ответит. – Кто виноват в вашей смерти?

Фигура его покачивается, как тростинка на ветру, и размазывается, точно она сделана из тумана.

– Я виноват, я, я, – повторяет граф. – Девица, да, девица, алманка, да, да… та девица… снова она…

Он говорит уже совершенно невнятно, и я повторяю с нажимом:

– Это она убила вас? Алманка? Женщина?

– Девица, – бормочет он, раскачиваясь всё сильнее. – Девица… если бы… если бы я заметил! Если бы я понял! Если бы… – он замирает – и вдруг резко оборачивается ко мне. – Ты! Ты! Ты!

Каждое слово – шаг.

Ближе.

Ближе.

Ближе…

– Стойте! – отшатываюсь я. Некуда бежать; вокруг тьма, и сонмы мёртвых в ней. – Стойте, пожалуйста, я… – Становится страшно… а потом меня наполняет гнев. – Остановись, ты, немедленно!

Я не прошу – я приказываю.

И он действительно останавливается.